Случайная женщина

Коу Джонатан

— Что-нибудь случилось?

— Да, — выдавила Уинифред. — То есть, я так думаю. Мария, ты должна дать мне совет, должна высказать свое мнение. По-моему… по-моему, я сделала что-то очень плохое.

— Ты что, ничего не помнишь?

— Я помню, что сделала. Помню. Но я хочу, чтобы ты сказала, как по твоему мнению, хорошо я поступила или плохо.

Возникшую паузу заполнил удар грома.

— Тогда расскажи, в чем дело.

— Все дело в том мужчине, понимаешь. Молодом, наверное чуть постарше нас с тобой. Он подошел ко мне на улице, и… в общем, я убила его. — Мария почему-то вдруг онемела. — Так как ты думаешь? Это… это плохо?

— Уинифред, ты уверена? Не выдумываешь? Когда это случилось?

— Только что. Я сразу пришла сюда. Это случилось в центре города.

— Расскажи. — Мария опустилась на матрас, силы покинули ее. — Расскажи по порядку.

— Ну, — вздохнув, начала Уинифред дрожащим

голосом, — как ты знаешь, я была на очередном собрании Общества Святой Истины. Я хожу туда каждую неделю, и мы, как обычно, беседовали, на этот раз на тему йогурта, и мы очень хорошо подискутировали. Правда, — задумчиво продолжала Уинифред, — отличная получилась дискуссия. А потом, как всегда, мы пошли к Марджори Оджилви… примерно в половине одиннадцатого… и она угостила нас вином и, конечно, наркотиками… ничего особенного, мягкие галлюциногены, эту маленькую слабость мы себе иногда позволяем… а потом все, понятное дело, стало немного смутным, как в тумане. Помню, мы спорили об ангельской иерархии Фомы Аквинского… к тому времени нас оставалось только пятеро или шестеро, включая большого голубого зайца в углу, который вроде бы был настроен резко против Фомы… А потом все, похоже, уснули, потому что, когда я пришла в себя, было три часа утра и у меня было такое странное ощущение, будто язык стал очень длинным, футов двести, и обернулся вокруг торшера. Не знаю, бывало ли с тобой такое. Короче, Марджори нас выпроводила, я кое-как спустилась вниз, вышла на улицу и угодила прямо в грозу. Я сразу замерзла, и меня вырвало, но в голове немного прояснилось, и я двинулась вперед, но скоро поняла, что совсем заблудилась. Тогда и появился тот человек. Мерзкий человек. Я пряталась от дождя под козырьком подъезда, он подошел ко мне с зонтом в руках и предложил проводить домой. «Где вы живете?» — спросил он. Я сообразила, что это, по сути, домогательство, он… приставал ко мне, это точно. «Ты, урод вонючий, — сказала я, — дерьмо собачье, отстань». «Тихо-тихо, — ответил он, — тихо, вы заблудились, и я хочу отвести вас домой. Позвольте вам помочь». Тогда я закричала: «Пошел ты со своим грязным вожделением, оставь меня в покое. Я знаю, чего тебе надо, моего тела, домогаешься моего тела!» А потом, потом, знаешь, что он ответил? «Я бы не отказался, — вот что он ответил, — я бы не отказался отведать вашего тела». И тогда я… тогда я, по-видимому, выхватила у него зонт и начала тыкать ему в лицо, а когда он упал, помню, я закрыла зонт и ударила его по голове рукояткой, такой тяжелой деревянной рукояткой, а потом… пришла сюда.

Наступила тишина. Если, конечно, не принимать во внимание грозу.

— Где этот зонт? — спросила Мария.

— В моей комнате.

— И ты уверена, что тот человек был мертв, когда ты ушла?

— О да. — Довольная улыбка скользнула по лицу Уинифред. — Я проверила.

Поднявшись, Мария заставила себя положить руку на плечо Уинифред:

— Думаю, тебе надо поспать. Ложись и хорошенько выспись. А когда проснешься, то, возможно, обнаружишь, что тебе просто приснился кошмар.

— Ты так думаешь? — спросила Уинифред.

— Да.

— Знаешь, Мария, — помолчав немного, произнесла Уинифред, — это хороший совет. Наверное, отдых — то, что мне сейчас нужно. Утром все станет намного яснее.

Несмотря на принятое решение, Уинифред не двигалась с места. Мария взяла соседку за руку и отвела в ее комнату. Затем вернулась к себе и легла. Гроза уходила, и, к собственному удивлению, Мария мгновенно провалилась в крепкий безмятежный сон.

На следующее утро, одеваясь, Мария услыхала, как к Карточному дому подъехала машина. Захлопали двери, раздался нетерпеливый звонок, и вскоре на лестнице послышались шаги двух мужчин. Посетители постучали в дверь Уинифред, а потом что-то говорили негромкими враждебными голосами. Мария выглянула в окно и увидела то, что и ожидала увидеть: сверкающий синий верх полицейской машины. Она решила уйти, и как можно быстрее. Впопыхах Мария натянула одежду, тихонько открыла дверь, выскользнула из комнаты, на цыпочках пересекла лестничную площадку, крадучись спустилась вниз и боком добралась до выхода. Оказавшись на свободе, она немедленно бросилась бежать, затем, запыхавшись, перешла на размашистый шаг и не сбавляла темпа, пока не оказалась в центре города.

Там она остановилась в растерянности. Внезапно в ней зашевелилось странное желание, которого прежде она никогда не испытывала и в любой другой день ужаснулась бы ему, — желание навестить Ронни. Раз уж нам все равно не отвертеться от попыток объяснить это помрачение рассудка, попробуем: возможно, все объясняется тем, что в тогдашней ситуации глупое обожание Ронни было единственным стабильным фактором в жизни Марии, единственной разновидностью приязни, доступной ей в ту пору, когда она особенно нуждалась в поддержке. Мария ощутила странный покой при мысли, что вот сейчас она увидит его дурацкую улыбку и получит неизбежное предложение руки и сердца, а потом, когда она ему мягко откажет, ей ничего не останется, как любоваться его унылой физиономией. Несомненно, Мария повела себя жалко, но на нее столько всего навалилось.

Радость и изумление Ронни при виде Марии выходят за эмоциональные пределы этой книги. Естественно, он захотел узнать, какой переменой в сокровенных помыслах вызван ее визит.

— Ну, просто я подумала… у нас осталось так мало времени здесь, в Оксфорде. Я хотела как следует попрощаться.

— Попрощаться? Но мы с тобой не расстаемся. Теперь мы будем видеться еще чаще.

— Мы ни в чем не можем быть уверены, Ронни. Я даже не знаю, что буду дальше делать и куда поеду.

— Куда бы ты ни поехала, я всегда буду рядом.

Вопреки упованиям Ронни, Марию это заявление, похоже, не слишком обрадовало.

— Не говори ерунды, — ответила она. И сменила тему: — Послушай, уже почти двенадцать. Может, пойдем выпьем и пообедаем?

Они отправились в паб, что находился в колледже Св. Джайлса. По пути Ронни наконец заметил, что Мария, судя по всему, чрезвычайно подавлена. К такому умозаключению — с точки зрения Ронни, прямо-таки небывалому психологическому озарению — он пришел, основываясь на серии едва уловимых признаков. Например, на нежелании Марии хотя бы на миг оторвать глаза от тротуара и на упорном молчании в ответ на его прямые расспросы. Обычно ему удавалось развеселить Марию клятвенными обещаниями оставаться ей верным спутником до конца жизни и поддерживать ее в самых суровых финансовых и эмоциональных испытаниях. Но сегодня клятвы к желаемому эффекту не привели. К счастью, паб предоставил ограниченному воображению Ронни новую тему для беседы.

— Что ты будешь есть? — спросил он.

— А ты?

— Здесь очень хороший окорок. Но если не хочешь острого в такую жару, возьми салат. Он у них тоже отличный.

Мария долго думала, что заказать. Аппетит у нее отсутствовал, а с ним и критерии, на которых она могла бы основать свой выбор. В конце концов она заказала окорок.

Окорок. Он стал ее первой ошибкой.

6. Ее первая ошибка

Шесть лет спустя Мария сидит с мужем за семейным завтраком — печальное следствие поедания окорока в жаркий полдень. Четырехлетний сын Марии, Эдвард, враждебно разглядывает яйцо — мать опять сварила его не так, как мальчику нравится. Мария страдает, столь глубоко, что я не в силах описать ее состояние, а вы, возможно, не в силах вообразить, потому не будем об этом. Мартин, ее муж, читает газету, то есть делает вид, что читает; на самом деле он обдумывает про себя некий план, который он вскоре озвучит и о котором Мария ни сном ни духом не подозревает. Снова лето, тепло и на улице, и в доме.

Когда кто-нибудь рассказывает историю вроде этой, принято верить рассказчику на слово. Тем не менее не удивлюсь, если среди вас найдутся люди, которым нелегко принять за чистую монету заявление, прозвучавшее в самом начале этой главы. Повторю: не закажи Мария окорок, она бы не вышла замуж за Мартина. Ибо окорок, как известно, часто бывает очень соленым и вызывает жажду, а если бы Марии не захотелось пить, у нее не возникло бы повода — ни малейшего — зайти в чайную после того, как она рассталась с Ронни. Не зайди Мария в чайную, она бы не столкнулась со своей бывшей подругой Луизой, а не столкнись она с Луизой, та не пригласила бы ее на вечеринку. И Мария не пошла бы на вечеринку и не встретила там Мартина. Потому что где же еще она могла встретить Мартина, проживавшего в Эссексе и не бывавшего в Оксфорде ни прежде, ни с тех пор? Она никогда не любила его, и он никогда ее не любил, но он подумывал жениться, а она раздумывала, чем бы заняться; словом, они вполне подходили друг другу, не больше и не меньше, чем другие пары. В октябре, пройдя через короткий и бурный период ухаживания, наполненный в основном сексом и немножко посещением театров, они поженились. Провели медовый месяц на Ривьере и ровно через год и четыре месяца, считая со дня знакомства, произвели на свет первого и единственного ребенка. Марии в то время было двадцать три года, ближе к двадцати четырем, и она уже тогда сознавала, что совершила серьезную ошибку.

Наконец Мартин отложил газету и откашлялся. Мария почуяла, что за этим последует нечто важное. Она выпрямилась и замерла, чего окружающие не заметили.

— Как давно мы женаты, Мария? — осведомился Мартин.

Эдвард забыл о вареном яйце и начал с интересом прислушиваться.

— Пять лет, — ответила Мария, — и девять месяцев.

— Хм-м… — Мартин откинулся на спинку стула и уставился в потолок, словно размышляя. — В таком случае… в таком случае, полагаю, нам пора развестись.