Шрифт:
Глава первая,
в которой я просто делаю свою работу и размышляю о вечном
Как приятно иногда вот так разлечься в траве, на прогретой солнцем земле, закрыть глаза и ни о чем не думать. Травинки щекочут шею, лицо и руки, шелестит ветер, звеня колокольчиками. Кругом все поет и стрекочет, но по сравнению с городским шумом – тихонько, почти шепотом. Удивительно музыкальная и ласкающая слух какофония.
Солнечные лучи греют щеки и даже сквозь закрытые веки почти слепят.
Пахнет… совершенно
Кажется, вот так, раскинув руки в траве, можно лежать вечно, потому что время запуталось, побежало по кругу, и уже ничто и никогда не изменится. Не получится шевельнуть даже пальцем, но это не страшно, а удивительно приятно и правильно. Так, должно быть, чувствуют мир камни: лежат и молча слушают, впитывая солнечное тепло и запах близкой реки.
Иногда хорошо побыть камнем, никуда не спешить, не решать никаких проблем и не задумываться над смыслом каждого своего действия. Зачем об этом думать, если ты просто лежишь в траве, по тебе бегают мелкие зверушки и тени от травинок, и в положенный момент ты просто и без сожалений станешь пылью?
– Осторожно, быргун! – Встревоженный возглас нарушил мой сон-явь.
Я резко откатилась в сторону, поспешно вскочила на ноги. Под ботинками жалобно хрупнули раздавленные колокольчики, а потом все звуки потонули в радостном глумливом хохоте.
Я раздосадованно поморщилась, отряхивая комбинезон и недовольно косясь на ржущего братца. Пошутил, паразит мелкий. Да и я тоже хороша: если бы мной заинтересовался быргун, я не то что откатиться – сказать «а!» не успела бы. Самый опасный местный хищник, размерами и повадками напоминающий леопарда, а внешним видом – гибрид хорька и тапира с дирижаблем: вытянутое тело обтекаемой формы, плавно переходящее в морду, недлинные лапы с тонкими пальчиками, куцый хвостик.
– Говорили тебе: «Не пей, Иванушка, из козьего копытца!» А ты? Коз-зел, – проворчала я.
– Тогда ты, Аленка, коза, потому что моя сестра, – не менее привычно отмахнулся младший брат. – Хорош уже валяться, пойдем, лететь скоро.
– До вылета вроде еще три часа оставалось или вы уже закончили разгрузку? – уточнила я, подходя ближе.
Мелкий стоял на краю летного поля в позе «космического волка»: расхлябанно, одна нога отставлена чуть в сторону, комбинезон на груди расстегнут, большие пальцы заложены за ремень. Взгляд свысока и травинка в зубах. При его лохматом белобрысом чубе, конопушках и голубых глазах, порождающих завершенный образ «я у мамы дурачок», выглядело подобное комично.
Впрочем, мелкий он исключительно в силу моей привычки: на теть Адиной кормежке вытянулся уже на полголовы выше меня и на достигнутом останавливаться не собирался. Нет, вообще
– Не-а, дальняя связь барахлит, папа Боря просил тебя глянуть, пока стоим, – брат передернул плечами.
– Плюнь, – проходя мимо, я выдернула у него изо рта травинку. – Вдруг она ядовитая? Ты не дома, олух!
– Ой-ой-ой! Как самой валяться, так это нормально, а мне, значит, нельзя? – возмущенно пробурчал он, нагоняя меня.
– Я в рот абы что не тяну, – отбрила Ваньку, хотя слова младшего были справедливы. Лаура, конечно, открыта давно, и местная живность в большинстве своем переписана и изучена (уж рядом с космодромом – точно!), но инструкции настойчиво не рекомендуют вот так расслабленно валяться на солнышке в непроверенных местах. – И не горбись, – добавила, ощутимо ткнув мелкого кулаком между лопаток.
Брат скорчил рожу, но все-таки выпрямился: в том, что настоящему космическому волку негоже быть сутулой глистой, он со мной согласен.
О чем думали наши родители, называя меня красивым старинным именем Алена, я, предположим, знаю: о прабабке, в честь нее и назвали. А вот какой зечик дернул их назвать моего младшего брата Иваном, я предположить затрудняюсь. Но, так или иначе, эта дурацкая старая сказка преследует нас с самого детства, начиная с давней гибели родителей, когда Ваньке было всего пять, и заканчивая нынешним местом обитания – частным транспортником «Лебедь».
Зечик – это, к слову, такой фольклорный персонаж, «зеленый человечек». Какой-то космический дух или демон из совсем уж старых времен, примерно оттуда, откуда к нам пришла так нелюбимая мною сказка; я никогда не интересовалась подробностями.
Ущемленными и обиженными жизнью сиротами мы с мелким, впрочем, никогда не были. Нас сразу приютил давний друг отца, дядя Боря, работавший дальнобойщиком столько, сколько я себя помнила. У них с женой, тетей Адой, своих детей не было, так что мы с успехом заменили друг другу семью. Я называла их по привычке «дядя и тетя», но для Ваньки они стали куда более родными существами, чем полузнакомая пара с голографий, и отсюда возникло немного странное обращение – «папа» и «мама», но по именам, которое порой проскальзывало и у меня. В моем сердце, как я вынуждена была со стыдом признать, эти люди заняли внушительную часть места, отведенного для родителей. Не вытеснили знакомые образы, просто прежде это место пустовало.
Я не могу сказать, что родные родители нас не любили. Наоборот, каждый раз получался настоящий праздник, если удавалось провести недельку-другую вместе. Но именно в этом состояла проблема: у них оставалось очень мало времени на детей. Они оба были музыкантами, играли в одном оркестре и постоянно вместе гастролировали. Мама – Наталья Панкова, гениальная скрипачка, папа – Юрий Ким, виртуозный виолончелист; оба потрясающе светлые, воздушные, возвышенные люди, оторванные от реальности и влюбленные в музыку.