Случайный вальс: Рассказы. Зарисовки
Шрифт:
Война кончилась, Тягунов продолжал служить в Германии, и когда через несколько лет вышел в запас и приехал на родину, там ему встретилась другая девушка. Вскоре он женился. Так уж получилось, что он не смог побывать на Тёплой Горе и не встретился с Таней.
«Что же я стою тут? Надо войти в дом», — Иван Дмитриевич нерешительно поднялся на крыльцо. Он не заметил, что в окно за ним следили чьи-то внимательные, настороженные глаза.
Он постучал в дверь и вошел. Перед ним стояла женщина в накинутом на плечи полушалке.
— Извините, — сказал он, поздоровавшись, —
— Спрашивайте, — спокойно ответила женщина, видя, что он замялся. Она была маленькая, сухонькая, с морщинистым лицом.
— Здесь живет Таня Воронцова? — спросил он.
— Она жила здесь, — ответила женщина строго и, как ему показалось, как-то скорбно. — А вы что, знали ее?
— Да. Только давно. Во время войны.
— Во время войны? — удивилась женщина. — Да вы проходите, пожалуйста. Кладите ваши вещи, разденьтесь. У меня тепло.
— Спасибо, — отозвался он, разделся и сел на стул. — Почему вы сказали, что она жила? Она что, куда-нибудь уехала? Или…
— Я — мать Тани. А вы, извините, кто?
— Мы тут жили в казармах перед отправкой на фронт, и я бывал у вас.
— Вот оно что! — мать покачала головой. — Уж не тот ли вы молоденький лейтенант… Простите, я не запомнила ваше имя.
— Иван, — подсказал он.
— Иван? Пожалуй, Ваня. Но вас теперь нипочем не узнать.
— Годы…
— Я помню: вы приходили тогда в новеньком белом полушубке и в сапогах и пританцовывали на крыльце. Я слышала из сеней.
— Было такое дело, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Мороз донимал. Но где же Таня?
— Боже мой, как быстро идет время! — сказала мать. — Я уж совсем старая стала. Пройдемте в комнату и там поговорим.
Как только они вошли в комнату, Иван Дмитриевич сразу увидел над комодом увеличенный портрет Тани в военной форме: пилотка, гимнастерка с погонами сержанта. Девушка сдержанно улыбалась с фотографии, глядя на него в упор большими усталыми глазами.
— Последнее фото Тани, — сказала мать. — Она прислала его с фронта, и я потом заказала в фотографии увеличенный портрет. После того, как пришла похоронная… — мать опустила голову и заплакала.
Иван Дмитриевич молча смотрел на портрет. Когда мать несколько успокоилась, он сказал:
— Значит, она тоже была на фронте…
— Да. Знаете, мне трудно об этом сейчас рассказывать, — снова заговорила мать, подошла к комоду и, достав из ящика письмо, подала его Тягунову. — Вот прочтите. Это писали ее подруги.
Иван Дмитриевич узнал из письма, что Таня служила хирургической сестрой в полевом госпитале. Врач оперировал раненого бойца, и тут налетели «юнкерсы». Хирург не мог прервать операцию, и Таня ему помогала. Когда «юнкерсы» отбомбились и ушли, то на месте операционной палатки осталась большая дымящаяся воронка. Ни врача, ни Тани, ни раненых…
Тягунов долго стоял с письмом в руках. Мать молча смотрела на него. Он вернул ей письмо.
— Вот так. — Вздохнула женщина. — Теперь вы все поняли?
— Да. Жаль. Очень жаль…
Он хотел было попрощаться и уйти, но мать предложила ему отдохнуть и выпить чаю. Он остался.
— Вы здесь случайно? Или приехали специально, чтобы повидать ее? — спросила мать.
— Хотелось повидать Таню, — ответил Иван Дмитриевич.
— Хорошо сделали, что зашли. Хотя ее давно нет в живых, поступили правильно, навестив меня.
— Вы живете одни? — спросил он. — Вам, наверное, трудно? Могу ли я чем-либо помочь?
— Спасибо. У меня есть брат, он живет поблизости. Заботится обо мне.
Тягунов всё же стал прощаться. Она спросила:
— Вы куда теперь, на поезд?
— Поезд идет в шесть утра. Пойду переночую в гостинице.
— Вы меня обижаете. Зачем вам гостиница? Переночуйте здесь, места хватит.
Иван Дмитриевич остался ночевать. Мать постелила ему на диване в комнате. Он долго не мог уснуть, пытался читать, но не удавалось сосредоточиться. Ему все казалось, что Таня смотрит на него с портрета и хочет что-то сказать.
1977–1984 гг.
КАРГОПОЛЬСКИЕ ЗАРИСОВКИ
СТРЕМЛЕНИЕ СОХРАНИТЬ В НАШЕЙ ПАМЯТИ ТО, ЧТО БЕЗВОЗВРАТНО ИСЧЕЗАЕТ, — ОДНО ИЗ СИЛЬНЕЙШИХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ПОБУЖДЕНИЙ. В ДАННОМ СЛУЧАЕ Я ЕМУ ПОДЧИНЯЮСЬ.
ОЧАРОВАННЫЙ ГОРОД
Город моего детства Каргополь, если смотреть на него издали, всегда казался воздушно-легким, будто возникшим из прекрасной волшебной сказки.
Деревянные, а кое-где и каменные дома и домишки аккуратно и чинно стоят по сторонам прямых улиц. Россыпь тесовых, шитых вручную лодок и долбленных из осиновых колод челнов на берегу; обилие зелени — берез, черемух, рябин, тополей; золотистые летние зори над Онегой, над озером Лача — всё это настраивало меня в детстве на мирный созерцательный лад.
Соборная колокольня видна издалека, словно визитная карточка древнего Каргополя. Церкви, выстроенные из тёсаного камня, ослепительно белы и нарядны не только при солнце, но и в пасмурную погоду. Да еще эта их устремленность вверх, к облакам… Строгая простота архитектуры отвечает даже самому взыскательному вкусу. Во всём гармоничная согласованность и единство: кубическая форма снаружи с орнаментальным поясом по карнизам, стрельчатые окна с резными из камня наличниками, непременное пятиглавие, железная кровля, а внутри — вдохновенные творения живописцев, резчиков по дереву, плотников, позолотчиков, кузнецов.
В единстве замысла и его воплощения — вечный секрет неувядаемой и непревзойденной красоты. Здесь, в этой каменной былине, он проступает в полную силу.
В летнюю пору, в погожий день, спокойные белые облака неторопливо плывут над озером Лача, над Онегой, над окрестными ельниками и сосновыми борами, клюквенными болотами и мелколесьем. Кажется, что и город приплыл вместе с облаками откуда-то из берендеевых чащоб, от глубоких спокойных озер, из дальних мест лебяжьих гнездовий. Его церкви, точно огромные сказочные белые птицы, рассыпались по низкому берегу. Город как бы высмотрел сверху себе укромное место, спустился и замер, заглядевшись на своё отражение реке. Всё осталось тут на многие годы, на погляденье людям.