Слуга Божий
Шрифт:
— Мне интересно, сколько ты на этом заработал, Мордимер, — тихонько сказал один из них, по имени Туффел. На губах была искренняя улыбка, но его глаза были как лёд, сковывающий дальний север. — Круппер, верно, немало заплатил за отстранение Ракшилеля от дел, а?
Круппер был главным конкурентом Ракшилеля на рынке мяса и теперь главным кандидатом на пост мастера гильдии мясников.
— Нет, — возразил я, не отводя взгляда. — Нет, — я повторил, и он первым отвернулся.
— Разве в языках пламени нет чего-то чарующего? — спросил он, вглядываясь в костёр. — Можно тебя пригласить на ужин, Мордимер?
— Почему нет? — ответствовал я. — Что может
Я смотрел на бьющие в небо языки пламени и столб серого дыма, вслушивался в крики пришедшей в восторг толпы и думал над вопросом Туффела. Да, я какое-то время рассматривал мысль о том, чтобы зажарить два жарких на одном огне[60].И Круппер заплатил бы с радостью, тем более, что он не был таким скупцом, как светлой памяти Ракшилель. Но, видите ли, в моей работе не деньги главное, а понимание того, что ты служишь Добру и Закону. Разве не так?
Багрянец и снег
Хоть были грехи ваши как багрянец, как снег побелеют.[61]
Исайя
Мы въехали на рынок городка о трёх конях. Размеренной поступью, морда к морде. По правую руку от меня был Смертух, чьё лицо заслонял глубокий капюшон. Отнюдь не из учёта слабых желудков ближних. Нет, неверно, дорогие мои! Смертух гордится своим лицом, да и я признаю, что от него иногда бывает польза, когда кто-нибудь на него посмотрит. Просто сейчас дьявольски дуло, и вдобавок начинался колючий, леденящий дождик. Как на сентябрь, было необыкновенно мерзко, и у наших лошадей все ноги и брюхо были заляпаны грязью. По левую руку, на могучем гнедко, ехали близнецы. Бывало, смеялись над тем, что один большой конь везёт двух маленьких человечков, но смех этот обычно замолкал, когда шутникам предоставлялся случай увидеть лицо Смертуха. Или когда они замечали небольшие арбалеты, которые близнецы всегда носили под широкими пелеринами. Вдобавок, заряженными, что вызывало некоторую нервозность в те моменты, когда они ехали за моей спиной, и их конь спотыкался. Из этих арбалетов вы бы не подстрелили рыцаря в латных доспехах с двухсот футов. Но с пятидесяти болт[62]пробивал толстую деревянную доску. И этого вполне хватало.
И так вот мы въехали поступью в этот забытый Богом и людьми городок — в надежде, что найдём относительно приличный постоялый двор. Близнецам ещё кое-чего хотелось, но в этом месте они могли обзавестись, самое большее, позорными болезнями или паршой. Для меня, прежде всего, важны были кони. Я испытываю глубокое уважение к созданиям, которые вынуждены таскать нас на хребтах, и считаю, что долгом каждого ездока является забота о верховой лошади. Когда мне было шестнадцать лет, я убил человека, который издевался над конём. Сейчас я не настолько скоропалительный, ибо с годами смягчился, но чувства всё-таки остались.
На этот раз нам не дано было поискать постоялый двор. Первое, что мы увидели, это толпа. Первое, что мы услышали, это крик. Первое, что мы почувствовали, это вонь просмолённых дров. На противоположной стороне рынка столпилась чернь, в центре которой я видел какую-то фигуру в белой рубахе. Все толкали её, плевали на неё, лупили кулаками. Неподалёку стояло трое солдат из городской стражи. Глефы[63]они прислонили к стене и, пошучивая, распивали пиво из кувшина. То, что они шутили, ясное дело, я не слышал, ибо шум был слишком громким, но я понял это по их смеющимся лицам. Хотя в этом случае следовало бы скорее сказать: смеющимся рылам. Все они напоминали хорошо откормленных свиней с тупыми мордами, а факт того,
В самом центре рыночка стоял двухметровый, осмолённый и изъеденный ржой кол, вокруг которого был сложен костёр из смоляных дров. Очень непрофессионально сложен, если бы меня кто-то спросил. После зажжения этого костра грешник угорит за пару минут и не познает милости очищающей боли. А ведь только боль может дать ему шанс на вхождение, в далёком будущем, ясное дело, в Царствие Небесное. Тем не менее, факт того, что столб был металлическим, свидетельствовал о том, что подобные игрища в городке уже случались, и центр рынка был местом для разыгрывания прекрасного спектакля к отраде сердец местного сброда.
Стражники увидели нас, но прежде чем они успели сориентироваться, мы уже въехали в толпу. Кто-то вскрикнул, кого-то Смертух пнул подкованным сапогом, ещё кто-то очутился лицом в грязной луже.
— Стоять! — рявкнул я во весь голос. — Именем Святой Службы!
Не скажу, чтобы толпа замолчала сразу, и чтобы нас окружила благоговейная тишина. Толпа всего лишь толпа, и проходит порядком времени, пока кому-нибудь не удаётся её подчинить. Но мой голос был настолько силён, а мы на конях и при оружии выглядели настолько грозно, что толпа, в конце концов, отхлынула от нас, как волна отлива.
— Кто тут у власти? — спросил я.
Уже не так громко, ибо не я должен драть глотку, только они должны в смирении слушать.
— Я-я ж, дык, бурмас-с-стер, — буркнул кто-то и вышел из толпы.
Человечишка с крысиным лицом и в заляпанном грязью лапсердаке. Я посмотрел на него.
— Бургомистр, значит, — сказал я. — Ты распорядился сложить костёр?
— Я-я ж, — повторил он, хоть и после некоторого размышления, — но с-с к-кем иммм-мею ч-чес…сть?
Этим «сть» он закончил, будто плюнул. Не нравилось мне его отношение к жизни. Что-то чересчур уверенно он себя чувствовал, имея за спиной кучку сограждан. Он не понимал, как быстро они разбегутся, стоит только прощебетать болтам арбалетов, а сам он свалится в грязь с оперёнными древками, торчащими в груди. Но пока у меня не было желания и нужды его убивать, хотя близнецы, конечно, были бы не против.
— Я Мордимер Маддердин, лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. — Я приподнялся в стременах и слово своё сказал уже громче, ибо хотел, чтобы меня услышали.
И на этот раз наступила уже полная тишина, а бургомистр, или бурмастер, как он желал называться, вдруг остался одинёшеньким. И лишь неподалёку, в трёх шагах от его ног, лежала фигура в белой рубахе (в смысле, когда-то белой, ибо сейчас белизна едва пробивалась из-под пятен грязи). Толпа попятилась, кто мог, быстренько исчез в переулках, в только что открывшихся дверях. А те, кто не успел исчезнуть, отвернулись, делая вид, что попали в это место совершенно случайно. Стало быть, всё было так, как обычно.
— Хорошо, что признаёшься. Знаешь, каково наказание за узурпирование прав инквизиторского суда? — спросил я мягко. — Наказанием этим есть кастрация, вырезание ремней из кожи и сжигание на медленном огне.
Я видел, как у него кровь отливает от лица.
— И поверь мне, костёр будет сложен правильно. Так, чтобы ты долго мог видеть сожженные культи своих ног, пока огонь не доберётся до витальных[64]частей тела.
Я не знал, понимает ли он, что означает слово «витальные», однако, хоть немного воображения он должен был иметь, поскольку, если это возможно, побледнел ещё больше.