Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
Шрифт:
— Могли, — согласился атаман, — покудова на русской земле были. А как на Дон попал, то нет, — заявил уверенно.
— А что, Дон — не русская земля?
— Не-а, казацкая, — зевнул, в седле покачиваясь, рот перекрестил.
— А что, казаки — не русские будут?
— Казаки — это, капитан, казаки! — назидательно посмотрел атаман.
— Это уж точно! — усмехнулся Веселовский.
Но хоть порадовался Алеша за счастье Лощилинское. Дошли до Вазы вместе с полком Ефремова, попрощались сердечно. Казаки в корпусе генерала Штоффельна остались, а офицеры в путь обратный тронулись.
Отто
— Вот, — протянул бумажки, — это необходимо купить в Стокгольме. Здесь паллиативы, немного опиума. Это снимет боли. Однако прошу не злоупотреблять, ибо сильны лекарства. В остальном — постельный режим, тепло, покой, спокойствие. Хорошо ванны мыльные в положении сидячем. И уповать будем на милость Божию.
Вновь Эва отправилась в столицу. Лекарств привезла. В Стокгольме в дом их городской заглянула. Отцу пришел кунверт казенный, с печатью королевской. С собой захватила. Мейергельм вскрыл письмо. Быстро пробежал глазами. На подушку обессилено откинулся:
— Указ Королевский. Отставку подтвердили. Пенсию пожаловали. Целых триста талеров. Пожизненно. Так что, милые мои, не переживайте. Проживем.
— Да мы и так не бедствовали, батюшка. — Эва присела на краешек кровати, одеяло поправила.
— Знаю, доченька, — отец смотрел ласково. — Умницы вы с матушкой. Только замуж тебе пора. Что толку с больным-то дни свои коротать. В Стокгольм бы переехала. Там и женихов поболе. Нашла б себе достойного, — устал говорить майор отставной.
— Успеется, батюшка. Вот выздоровеешь, сам и подыщешь жениха хорошего. Не думай об этом. Выздоравливай. А мы с матушкой ухаживать будем.
— Ну ступай, ступай, доченька. Посплю я. Устал.
Эва тихонько дверь за собой затворила. К матери вышла. София стояла у окна в гостиной. Высматривала что-то. Снаружи доносился шум.
— Что там такое, матушка? — Эва обняла мать за плечи, прижалась.
— Не знаю, Эва. Крестьяне собрались. Шумят почему-то.
— Тогда я выйду к ним. Узнаю.
— Только будь осторожна, Эва.
— Обещаю, матушка.
Отголоски страшного восстания, начатого далекарлийцами, докатились и до Седерманланда. Не обошли они и скромный Уллаберг. Данией подстрекаемые, поднялись крестьяне сперва этой провинции, взялись за оружие и, вызывая остальные области Швеции к выступлению, двинулись на Стокгольм. Мести требовали и виновных в несчастиях, Швецию постигших, выдать толпе. Чувствовалась рука Дании. Помимо мести, крестьяне возмутившиеся требовали признания наследником престола объявить Принца датского. Мятежников возглавили майор полка Далекарлийского Врангель и некий Густав Шедин, служивший прежде солдатом в прусской армии, а ныне бывший счетоводом на одном из заводов той же провинции.
Крестьяне, ружьями и мушкетами вооруженные, числом более шести тысяч, пошли на столицу. Напрасно отправлен был им навстречу полк гвардейский. Солдаты отказались действовать против соотечественников своих. Мало того, и пушки им свои передали. Далекарлийцы вошли в город. Сенатор, граф Адлерфельд, пытался обратиться к ним с речью, успокоить разбушевавшуюся толпу. Убили несчастного. Гвардейцам вновь приказано было усмирить бунтовщиков, но солдаты не повиновались. На счастье всех жителей мирных столицы, всячески страдавших от обид и притеснений толпы распоясавшейся, в гавань в тот самый день вошли галеры. Флот вернулся от берегов Финляндии, где неудачное дело имел против генерала Кейта. Войска, высадившиеся в гавани, знать ничего не знали о случившемся, а потому труда не составило им рассеять крестьян возмутившихся и арестовать зачинщиков. Шедину, не мешкая, отрубили голову, а майора Врангеля лишили чинов и дворянства и осудили на вечное заключение.
Кабы так быстро не справились с далекарлийцами, то возмущение сделалось бы общим. И другие провинции — Упландская, Седерманландская, Смоландская и Скания — готовы были примкнуть к мятежу.
— Что шумят-то? — подошла Эва к кучеру, наблюдавшему за сборищем крестьян у границ поместья Мейергельма.
Старик Мельстрем оглянулся на молодую хозяйку. Трубочку посасывал.
— Да Принца датского на престол наш требуют.
— Да мы ж с датчанами вечно врагами были, — удивилась девушка.
— Да шут их разберет! Сами не знают, чего хотят. Шли бы вы, госпожа, в дом, кто знает, что на уме у них. Небось, к бутылке не раз уж приложились.
Эва, опечаленная, вернулась к матери. Крестьяне, правда, пошумели, пошумели, да так и разошлись. Обошлось.
Датский Король успокоиться не мог. Войсками угрожал. Один корпус в Зеландии собрался, на Сканию нацеливаясь. Другой близ норвежской границы обретался. Шведы стянули все сухопутные силы к Норвегии, корпус в 7000 послали в Сканию, флоту дано было приказание снова готовиться к отплытию.
Сразу сдвинулись и переговоры мирные в Або. Обе стороны стремились завершить дебаты побыстрее. Все пошли на уступки. Русские отказались от большей части завоеванных земель в Финляндии, оставив за собой территории южного Саволакса с крепостью Нейшлот и все, что лежало восточнее реки Кюмень.
Отныне граница проходила именно по ней. Шведы приняли условия России и обещали объявить наследником трона ставленника Елизаветы Петровны — епископа Любского Адольфа-Фридриха.
7-го августа мир был подписан в Або, 15-го ратифицирован Королем в Стокгольме, 19-го в Петербурге Русской Императрицей. Конец войне!
За шведскую кампанию Императрица Елизавета Петровна наградила каждого офицера одной третью жалования, но потом, вследствие ходатайства генерала Кейта, назначила еще по годовому окладу. Кейт и для адъютанта своего Веселовского патент майорский выхлопотал.
Начинались празднества в Петербурге.
«Всему Синоду, Сенату, коллегиям, также генералитету и прочим всем обоих полов знатным и ко двору въезд имеющим персонам, а также чужестранным министрам, пристойным образом объявлено, чтоб каждый, 15-го числа (сентября), по данному выстрелом из Санкт-Петербургской крепости из двадцати одной пушки сигналу собирались в церковь Пресвятой Богородицы, называемой Казанской… Все те три дня, то есть 15, 16 и 18 чисел (ибо 17-е оставлено для отдохновения), при всех церквях был колокольный звон… а по ночам… зажжена была преизрядная иллюминация»