Слуги зла
Шрифт:
Подходит мама, она смеется:
— Напрасно вы их разделили. Котят, когда подрастут, возьмет госпожа Эшли, у нее мыши в амбаре завелись.
— Ну-у!!!
— Нет уж, у меня честный дом, а не кошачья ферма.
— Ну вот, так и надо, — говорит Розмари противным голосом. — И пусть у госпожи Эшли живут.
— Вредина, вредина, вредина, мелкая вредина! — кричит Дэни, но ему смешно.
Госпожа
— Ваш младшенький так мил, госпожа Лисс… Беленький, как эльфийское дитя. Девочка тоже, но мальчик — больше. Вы должны быть счастливы…
Мама почему-то темнеет лицом, обрывает:
— Просто мальчишка. И я вбила гвозди в дверные косяки, а над порогом висит подкова.
— Вы необычная женщина, госпожа Лисс.
Мама резко закутывается в шаль:
— Я просто ненавижу такие разговоры. Вероятно, я предубеждена. Но в моем косяке всегда гвозди, а в одежде моих детей всегда стальные булавки. Меня так воспитывали, так собираюсь воспитывать и я.
Дэни слушает и думает об эльфах. Ему страшно и весело.
Дэни вырезает сложный орнамент на оконном наличнике и слушает, как в соседней комнате дядюшка Уилл разговаривает с отцом. Дэни непонятно, доволен Уилл или нет.
— У Дэниэла и получается хорошо, — говорит отец. — Прялка, которую он вырезал для Мэри-Энн, даже мне понравилась. Он аккуратный — вот и отлично, плотник в любой деревне нужен.
— Да, аккуратный, — ворчливо отвечает дядюшка Уилл и шмыгает носом. Почему-то он всегда шмыгает, будто постоянно простужен. — Но Дэни все время где-то витает. Он все время о чем-то думает.
— Все думают, — возражает отец. — Только осиновый чурбан так себе торчит.
— А эти цветочки-лепесточки? — Уилл как-то уж слишком сердито настроен. — Эти финтифлюшки на чем ни попадя? Это как?
— Так мило, — снова возражает отец. — Жене понравилось. И госпожа Твик купила.
— Помяните мое слово, — говорит Уилл и сморкается, надо думать, в громадный ярко-синий платок, который сует в рукав. — Парня такие финтифлюшки до добра не доведут. Вот думает-думает, цветочки-лепесточки режет, с девочками гуляет — да и свихнется. Хорошо, если пить начнет. А если просто — камень на шею, да и..?
— Ну, Уилл, ты загнул! — смеется отец. — С чего бы?
— А с чего парень Смитов в петлю влез? Все думал, все на небо пялился. Нет, чтоб за стадом смотреть — он все облака считает. Вот и досчитался.
— Да Джек Смит просто с придурью был, — теперь и отец, судя по голосу, начал злиться. — Ты что ж, моего Дэни с припадочным Джеком равняешь?
Уилл снова шмыгает носом и говорит мрачно:
— Этот Джек просто мордой не вышел.
А отец режет:
— Знаешь, Дэни всегда носит с собой нож из кованого железа.
Дэни усмехается про себя. Будто он готов на все, чтобы всю оставшуюся жизнь вырезать деревянные вещицы с «цветочками-лепесточками»! Смешно. Неужели Уилл думает, что Дэни это так уж волнует? Нет уж, вырезать тонкий и сложный узор увлекательно, но сколачивать столы, корыта, гробы и прочую низменную утварь не по мне. Да пусть мне только исполнится двадцать, мечтает Дэни. Я тут же найду вербовщика и стану королевским гвардейцем. И начнется настоящая жизнь. С подвигами и походами, чтобы лет через пятнадцать можно было вернуться в деревню офицером, вроде того, остановившегося в трактире — в орденах, с аксельбантом, с седыми кудрями, перехваченными черной лентой, со шрамом на щеке, с великолепно высокомерным видом… Вот тогда девочки будут смотреть совсем по-другому. А ремесло — это так, чтобы не расстраивать отца.
— И не слушай, пожалуйста, дядю Уилла, — говорит Дэни потом. — Я не припадочный, не глазею на облака и не свихнусь. И я ношу нож, — добавляет он на всякий случай, хотя в глубине души не особенно верит в эльфов. Эльфы и король — это ночной шепот с приятелями, мамины сказки, нечто запредельное, ужасно далекое, нереальное.
Реальны живописные гвардейцы, гарцующие на конях по Северному тракту. Все сияет на них, горят бляхи на сбруе, солнце золотит шелковые шнуры, дробится на надраенных пуговицах, заостряет оружие. Эти люди живут с подвигами, вот настоящее — а вовсе не тараканья щель деревушки.
Дэни принимает решение.
Глаза у Кэтрин серо-зеленые, окруженные длиннющими медными ресницами, а личико молочно-белое, в золотых пятнышках веснушек, с крохотным остреньким носиком и маленьким ярким ртом. У нее толстенная коса такого же цвета, как шкурка зимней белки, и Дэни зовет ее Белочкой.
Рыжей Белочкой.
Она такая плотная и быстрая, такая упругая, будто носит тайные пружинки в башмаках, она так крепко шнуруется, что ее грудь кажется твердой, как августовские яблоки. На нее восхитительно приятно смотреть; у Дэни она будит какой-то кошачий охотничий инстинкт — хочется подкараулить и схватить, остановить, поймать, на миг ощутить ее упругую силу… Рискованная игра.
— Дэни, кошки белок не ловят!
— Еще как ловят. Знаешь черно-белого кота дяди Перси? Этого кота зовут Хмырь, и он белок ловит — только так. Ляжет на сук потолще, подкараулит и — хвать!
— Я тебе дам — хвать! Руки убери.
— Да что ты сердишься? Я же так только… показал…
— Знаешь, я сейчас полено возьму потяжелее и тоже покажу!
Дэни смеется, и Кэтрин хихикает. Стоит молочный вечер поздней весны, вокруг черемуховый туман, пахнет тяжело, медово, пряно, от запаха цветов и холодного ветра голова кружится, мысли путаются и горят щеки. Дэни задыхается от ночного меда и от жара собственной крови; он ловит кончик шали Кэтрин, тянет к себе, предлагает с деланой небрежностью: