Слуги зла
Шрифт:
Темно-зеленый бархат и бледно-зеленый шелк ее одеяния выглядят как часть этого леса, живого, влажного, свежего… Тяжелые золотые украшения она несет с королевской гордой силой. Ее косы, ярче золотого венца в звездчатых изумрудах, стелятся так же низко, как грива единорога. Ее тонкая рука небрежно держит повод — и Дэни замечает стеклянную хрупкость нежных пальцев.
Ее лицо благороднейшей лепки — без возраста, на нем нет ничего, что выдало бы ее невообразимую древность. Гладкая нежная кожа — свежее, чем у двухлетней девочки, но громадные всепроницающие очи заглядывают гораздо глубже, чем просто в сердце. Очи — цвета яркого зимнего неба в морозный и солнечный день; когда она смотрит на Дэни, в ее очах тает звездный лед вечности.
Дэни преклоняет колена.
Государыня улыбается; ее улыбка бросает на листву вокруг пляшущие отблески света. У Дэни прерывается дыхание.
— Ты хорошо вооружен, Дэниэл, — говорит Государыня. Голос журчит, как ручей в жаркий день, голос отдается в душе замирающим эхом. — И нож, и булавка из злого железа…
Государыня смеется. Ее смех беззлобно весел, но лицо Дэни вспыхивает жаром стыда. «Злое железо, — думает он, — моя цепь, чтобы я невзначай не сбежал из дому. Клетка, которую сделали для меня отец и мать. Конечно, кормилец, работник, наследник. Не суйся дальше скамеек, гробов и корыт, деревенщина! Так жили твои предки — и тебе не положено ничего другого! Деревенский гусь с подрезанными крыльями не может воспарить соколом — так они думают».
Краснея и пряча глаза, Дэни отцепляет от пояса и швыряет в кусты ножны с ножом, выдергивает из рубахи и отбрасывает булавку. Он чувствует себя, как сорвавшийся с привязи. Он в последний раз за бездну лет думает об отце и матери, думает почти злорадно.
«Я не буду ничьим холуем», — решает он.
— Я ждала тебя восемнадцать лет, Дэни, — говорит Государыня. — Ты родился вместе с рождением звезды. Ты не создан для деревенской мышиной возни. Ты рожден для подвигов, ты должен стать героем.
Дэни смущается до слез, но кивает. Он рожден для подвигов. Он сам чувствовал, он же хотел стать гвардейцем…
— Королевский солдат — почти такая же жалкая участь, как крестьянин, — печально улыбается королева Маб. — Король людей посылает своих воинов на убой ни за что. Скверные слова, вино и грязные женщины будут твоим отдыхом после кровавой свалки, в которой тебе придется убивать таких же бедолаг, как ты сам.
Дэни снова кивает и вздыхает, признавая в этих словах печальную правду. Но ведь другого пути нет?
— Тебе не надо становиться гвардейцем короля людей, Дэни, — говорит королева Маб. — Ты мог бы присягнуть мне. Ты станешь Белым Рыцарем, воином Добра. Твое оружие будет направлено лишь на мерзких тварей, выходцев из Темноты. Твой меч приблизит царство Света в этом мире. Хочешь ли?
Дэни истово кивает. У него нет слов, но он готов пасть перед Государыней ниц. Он, видят валары, бесстрашен, он научится владеть мечом, он станет воином Добра. Он смотрит на Государыню восхищенно и вопросительно.
— Ты отправишься со мной в Пущу, в Эльфийский Край, — говорит королева Маб. — Дитя Света, ты присягнешь своей Государыне и получишь силу Света и вечную юность. В Эльфийском Краю для его жителей нет болезней, грязи, старости, смерти. Когда-нибудь придет день, когда ты и твои товарищи уничтожат все это и в мире людей. Ты готов?
Дэни молча прижимает ладонь к сердцу, ломающему ребра. Государыня протягивает ему свою прекрасную руку, и Дэни понимает, что может ее поцеловать. Он поднимается с травы, не дыша подходит ближе. От Государыни пахнет черемухой и жасмином, от нее пахнет пряным медом цветущих лугов. Дэни кажется, что, прикоснувшись к ее руке губами, он упадет замертво, но он осмеливается. Это все равно, что поцеловать согретый солнцем лесной ветер.
Дэни понимает, что это и есть присяга. Никаких слов не надо. Он больше не чувствует собственного тела. Ноги сами несут его, как во сне. Он идет за единорогом Государыни, как во сне. Деревья расступаются; между ними лежит тропа, густо заросшая папоротником.
Дэни ступает на тропу в Эльфийский Край. Он уже не думает о деревне.
Когда тропу пересекает этот темно-красный, пахнущий ржавчиной поток, по берегам которого порыжела мертвая трава, Дэни испытывает мгновенный ужас. Он поднимает на Государыню потрясенный вопросительный взгляд:
— Это…?
— Ты прав, Дэни, — говорит королева Маб. Дэни слышит в музыке ее голоса тихую печаль. — Это — кровь. Это кровь, пролитая людьми за то, чтобы исполнились их прекраснейшие мечты, пролитая за красоту, добро и справедливость. Это — граница Пущи. Тебе придется ее перейти.
Дэни инстинктивно делает шаг назад и трясет головой. Государыня грустно улыбается.
— Мне жаль, — говорит она, и Дэни содрогается от силы ее разочарования. — Ты обещал отвагу и доблесть, а сам боишься перейти ручеек. Вероятно, тебе лучше вернуться и жить простой и мирной жизнью крестьянина, а я ошиблась…
Дэни, внутренне корчась от отвращения, садится и стаскивает сапоги. Королева Маб улыбается, но ободряюще, а не насмешливо. Единорог идет к потоку, ступает серебряным копытом в багровую жидкость. Красные брызги летят на сияющую шерсть и тают на ней. Единорог парит в кровавой реке, не запятнанный кровью, — и Дэни, не желая, изо всех сил не желая, все-таки идет за ним.
Кровь неожиданно горяча, она почти обжигает ноги. Дэни чувствует босой ступней острые камни на дне, чувствует, как выступ камня ранит его ногу, чувствует, как его собственная кровь мешается с кровью, текущей вокруг; стискивает зубы. Делает еще шаг. Течение быстрое, от запаха крови тошнит и кружится голова, очередной камень впивается в ногу, словно клык — Дэни оступается и едва не падает, успев подставить руки, плюхнувшись в кровь на четвереньки. Встает, напрягая все силы, залитый кровью до шеи, слизывая кровавые брызги с губ и стараясь не отплеваться, чувствуя тошнотворный, железный, соленый вкус, бредет дальше — на другом берегу, среди сияющих деревьев, в купе папоротников и лилий, стоит прекрасный, как видение, единорог, и королева Маб смотрит из седла, как с высокого царского трона, испытывающе и строго.
Дэни из последних сил делает еще два шага и валится в папоротник, марая его кровью, он кажется сам себе прирезанной свиньей, его ступни искромсаны в клочья, его ужасает ржавый запах от собственной одежды, от рук, от тела. Ему до сжигающего жара стыдно, что Государыня видит его позорище, он поднимается, становится на колени, смотрит снизу вверх, как провинившийся щенок. Сапоги, подбитые коваными гвоздями, остались на том берегу — на Дэни больше нет ни единой крошки злого железа.