Слуги зла
Шрифт:
Мифрилловое оружие светится, когда рядом орк. В этом его основной плюс. Подозреваю, что без помощи магии эльфийским воинам было бы чрезвычайно непросто обнаружить присутствие поблизости таких умелых и бесшумных бойцов, как мои милые друзья. Мне же это достоинство было абсолютно ни к чему: я знал, что рядом орк, и всей душой желал, чтобы так продолжалось и впредь…
Впрочем, я несносно многословен. Арши, когда я начинал что-то рассказывать, уставали от тех длинных периодов, к которым меня приучила речь Пущи, и вскоре принимались тыкаться и щипаться, надеясь сделать мой рассказ более компактным. Досадно, что эти воспитательные меры не возымели успеха. Нелегко сбрасывать кожу; за триста лет болтовни «высоким штилем» я отвык от метких словесных формул, мне никак не удавалось перейти на краткую и точную манеру аршей, даже в легендах похожую на военное донесение. Я постараюсь быть менее утомительным, но, увы, не могу ручаться за себя.
Итак, мы шли в розовом цветочном тумане под розовым зоревым светом — а лично я еще пребывал в розовых грезах насчет собственного человеческого будущего — и почти не разговаривали, наслаждаясь горным покоем и блаженной тишиной. Моя команда знала, что в долине не будет ни того, ни другого.
Я только приостановился рядом с каменным изваянием на скальном выступе, поросшем мхом, — оно притягивало и долго не отпускало взгляд. Вырезанный из горного массива арш сидел в позе отдыхающего бойца, вытянув ноги и подперев подбородок кулаком, задумчиво глядя на восход. В громадной фигуре, роста в два человеческих, была та грубоватая точность и выразительность, какой вообще отличалась скульптура аршей — при очень условной манере исполнения и выветрившемся от времени камне статуи никто не усомнился бы, что изображенный не молод, но и не дряхл, что ему свойствен цепкий и острый разум воина и что он очарован озаренным горизонтом до экстатического оцепенения. Горная лаванда, застилающая камень, на котором арш сидел, седой мох, пробившийся в трещинах его тела, и паутинка вьюнка, поднявшегося по бедру и согнутой руке, придавали его фигуре теплый шарм старины.
Мои ребята остановились рядом со мной.
— Паук, — спросил я, — ты не знаешь, кто это? Господин Боя?
— Тролль, — ответил Паук. — Окаменевший тролль. Понимаешь?
В его голосе мне послышались благоговение и нежность. Шпилька подошла к изваянию, чтобы прикоснуться к каменной ступне, на которой грелся задумчивый уж.
— Тролль? Я слышал, что эти существа выбираются из пещер только по ночам, и солнечные лучи превращают их в камень, — сказал я несколько озадаченно. Признаться, я слышал и еще немало: что тролли тупы и злобны, что они жрут все, что не прибито гвоздями, а прибитое сперва отрывают, а пожирают потом. Что тролли — слуги Зла в той же степени, что и орки. Что между троллями и орками идут постоянные войны — и далее, все в том же роде. Я бы озвучил и это, но у моей команды был такой одухотворенный вид, что подобное как-то не пошло с языка.
— Снова эльфийские бредни, — возмутился Паук, опершись спиной о каменное колено изваяния точно так же, как прислонился бы к товарищу по оружию. — Тролль — это просто арш, который разговаривает с землей. Больше, чем Господин Боя. Ну… как тебе сказать? Вроде того, что он знает язык камня, говорит с горами, и горы ему отвечают. Если клану нужен великий боец, то тролль может очень здорово вырасти — вот, как этот. Это дар… ну, надо быть очень мудрым и очень чистым, тогда земля и камень дадут силу.
— Ага, — сказала Шпилька, рассматривая и поглаживая пальцами крохотные белые цветки на поросшей мхом каменной ладони. — Только ненадолго. Смертный же устает на себе силу всех гор таскать, тем более — в бой. Вот и присаживается отдохнуть и посмотреть на солнышко — лет так на сто или двести.
— Говорят, его можно разбудить, — встрял Задира. — Если его родичам очень нужно. И еще, если твари из леса приходят, то тролли встают и навешивают им люлей.
— Угу, — согласился Паук. — Теплые Камни — хорошее место, да? В плохих местах троллей не бывает. Он же вот так сидит, а сам охраняет свои горы от всякой дряни. А солнце всегда светит ему в лицо.
— Это — сказка? — спросил я, устыдившись.
— Почему? Это — правда, — констатировал Паук. — Ну ладно, пошли, ребята, он тут за нашими присмотрит.
Задира на прощание хлопнул тролля по спине, и мы направились к перевалу.
Мне пришлось целую зиму учиться поспевать за аршами, которые обычно передвигаются не шагом, а полубегом, но нынче моя компания не слишком торопилась. Ребята грустили, спускаясь с гор; люди говорят, что дома и стены помогают, арши убеждены, что рожденным в горах не может быть по-настоящему хорошо на равнине. Невольно я проникся их печалью. Удивительно, как быстро в клане аршей чужак становится родственником! Правда, я был откровенно бедным родственником, неумехой, невеждой и неудачником — тем более поразительно, что это не тыкали мне в нос при любом удобном случае.
Воздух становился все теплее и гуще, солнце сияло все ярче, и горное безмолвие уже нарушало жужжание шмелей и пчел над цветами, пение птиц и шелест юной листвы. Мы на ходу грызли сухари и вяленое мясо яков, но остановились, чтобы напиться из родника; как во всех здешних источниках, вода имела неистребимый медный привкус, к которому я уже успел привыкнуть, а камни, на которые она стекала, покрывала голубовато-зеленая шелковая патина. К полудню мы вышли к проезжей человеческой дороге, но направились не по ней, во избежание неприятных встреч, а по тропе, проложенной аршами выше по склону, далеко не такой комфортной в смысле пеших прогулок, зато удобной для наблюдения.
Я оступился и ушиб колено, когда мы пробирались по узенькому карнизу над отвесной стеной высотой в полет стрелы. Вероятно, если бы Паук не схватил меня за шиворот, я разбил бы не колено, а голову — временами приходилось пробираться, прижимаясь спиной к скале и рассчитывая только на сомнительное чувство равновесия. Моя рубаха промокла от пота, пока мы лазали по скалам, цепляясь за неровности камня, и когда уже к вечеру мы, наконец, спустились в предгорья, я почувствовал настоящее облегчение.
В глубине души я думал, что легче было бы принять бой на нормальной дороге, чем много часов подряд бороться с головокружением и слабостью в ногах, сознавая, что под тобой настоящая бездна. Должен с огорчением признаться, что не люблю высоты; если под моими ногами нет нормальной надежной опоры, то чувствую себя весьма неуютно. После боя за мост я несколько раз просыпался рывком и в холодном поту: мне снилось, что я сорвался и падаю, отказавшись от помощи Паука. Наяву я научился скрывать страх перед высотой и управлять им, но теперь меня, признаться, пугает сила эльфийских чар. Королева Маб умела создавать идеальных солдат: обычный человеческий страх выжигался до пепла вместе с чувством опасности. Человеческое мужество, заключающееся в преодолении страха и слабости, Государыню, очевидно, не устраивало — оно замещалось бесчувственным покоем. Я все время думал, что мне придется разговаривать с эльфийскими рыцарями, и от этих мыслей заранее становилось неприятно.
…Уже вечерело, когда я увидел вдали и внизу черный остов сгоревшего строения. На фоне молодой зелени и теплого неба цвета топленых сливок эта руина выглядела довольно неприятно, слишком наглядно напоминая о серьезных боях, шедших здесь совсем недавно.
— Бывший постоялый двор, — сказал Паук. — Тут еще прошлым летом драка была, королевские стрелки, кто-то из солдат лешачки и ребята с Драконьего Гребня. До Серебряной реки еще.
— Откуда ты знаешь? — спросила Шпилька.
— Подойдем поближе, — сказал Паук, и мы подошли, хрустя щебнем и углем, через которые лишь кое-где пробивались весьма неуверенные в себе травинки.