Слуги зла
Шрифт:
К городу мы подошли гораздо позднее полудня, ближе к вечеру. Воздух потеплел, стало почти жарко; день был так ярок, что городская стена, королевские штандарты над ней и юная, еще золотистая зелень придорожных деревьев казались раскрашенной картинкой в книге. Я смотрел из перелеска, как вдалеке, над воротами, развеваются алые вымпелы с золотыми львами, — и мое сердце колотилось сильно, до боли.
Паук предложил. Возможно, мне надо было отказаться, но теперь поздно. Он уже передо мной, город Светлоборск. Здесь, триста лет назад, когда он был еще небольшой деревушкой, я родился.
Страшно было идти. Не знаю, почему. Я не сомневался, что никто из горожан мне не угрожает. Я не
Я даже пожаловался Пауку:
— Старина, мне не по себе.
Паук хлопнул меня по спине:
— Угу. Боишься узнать еще что-нибудь нестерпимое. Ты прости, Эльф, но ведь дальше будет еще хуже. Это только люди, потом-то пойдут эльфы… Мы по-любому узнаем много всякой дряни.
— Я не слишком уверен в себе, — сказал я. — Жаль, что тебя не будет со мной.
— Глупо было бы, — отозвался Паук. — Только раскроемся. Ты же не драться, всего лишь поговорить. Ничего, все путем. Главное, в Пущу пойдем вместе.
Я кивнул. Они все обнюхали меня на прощанье и скрылись в кустарнике, когда я пошел к большой дороге, ведущей к воротам.
На дороге пару раз попались крестьянские фуры, влекомые пузатыми мохноногими лошадками, и разок — тележка, запряженная осликом, груженая бочками масла, сопровождаемая веселой толстой девахой; прочие пешком брели и в город, и из него. Простая публика: бродячие подмастерья в смазанных сапогах и домотканой одежонке, несущие ящики с инструментами, просто бродяги, девки и отставные солдаты, один из которых еле тащил на костылях плохо подогнанную деревянную ногу. Впрочем, ни с кем из пешеходов мне не захотелось поговорить, хотя они посматривали на меня с любопытством и даже неким ожиданием.
У самых ворот меня обогнал эльфийский рыцарь на вороном, в темно-зеленом плаще с золотой ветвью посла; он заметил меня и успел смерить удивленным и презрительным взглядом. Я истолковал взгляд так: «Ты — эльф, ничтожество?! Не может быть! Но, как бы ни было, я не стану разговаривать с пыльным оборванцем. Вероятно, мне померещилось». «Хорошо, — подумал я. — Тебе померещилось. Возможно, мы еще встретимся. Любопытно, что ты направляешься в этот город таким аллюром — Пуща и столица далековато, все-таки…»
Городская стража у ворот выглядела трезвой и собранной: город жил по законам военного времени. Это тоже показалось мне странным — в горах пока продолжалось затишье.
— Эй, рыцарь! — окликнул меня бородач в шлеме со львом. — Съемные лошади — на постоялом дворе «Дивная заводь»!
Я отстраненно почувствовал на своем лице якобы приветливую надменную полуулыбку, сказал: «Благодарю» — и слегка кивнул. Такой королевский апломб и равнодушная любезность людям нечасто удаются, если только не репетировать годами, но меня за сотни лет жизни в Пуще это пропитало до костей. Стоило расслабиться — лезло само, привычка — вторая натура. Если мой вид и оставлял желать лучшего, то манеры рыцаря Пущи, очевидно, по-прежнему производили впечатление.
Стражник и его компания дружно взяли «на караул». Я чуть усмехнулся и ответил еще одним кивком, в следующий миг повернувшись к ним спиной. «Я — эльф, — подумал я, — сейчас это хорошо, буду эльфом и дальше. Но с чего это люди так стелятся и расшаркиваются передо мною? Неужели стелились и раньше, только я не обращал внимания, принимая как должное?
Однако…»
Лошадь была мне совершенно не нужна, но я пошел взглянуть на постоялый двор с чудным названием. В мое время — в мое человеческое время, я хочу сказать — подобные местечки назывались «У Джека», «Жареный петух», «Бодрая корова» или как-нибудь в этом роде. Но я не узнавал и всего остального.
Ах, как я боялся узнать! Думал — увижу маленькую церковь, увижу улицу… увижу громадный дуб, который рос неподалеку от нашего старого дома и вполне мог бы прожить триста лет… разорву сердце в клочья! Нет, не узнавал. Не видел. Все было совершенно чужим, даже более чужим, чем уже освоенные орочьи пещеры.
Город выглядел чище, чем я ожидал. Глаза эльфа легко усмотрят залежи грязи, совершенно незаметные смертному, а его уста надменно произнесут: «Человеческая помойка!» — но в своем нынешнем положении я не видел упомянутых залежей. Улицы мощены и метены; на заборах из ажурной, тонко кованной решетки, в эльфийских звездах и стилизованных мистических розанах — горшочки и корытца с цветами. На штукатурке стен нарисованы колонны, увитые благородным плющом, отчего дома кажутся холщовыми декорациями в балагане. И всюду — фонарики, хорошенькие, надо сказать, фонарики. Тоже с восьмиугольными звездочками. Раньше такие звездочки считались среди смертных знаком, привлекающим нечистую силу.
Люди… особенно чудны были те, что побогаче. Горожанки — в белом и зеленом, в этаких невинных платьицах, изображающих одежды эльфийских дев, зато с глазами, обведенными сажей, и волосами, на выбеливание которых, очевидно, ушло много труда. В высшей степени забавно такая мода смотрелась на явных девках — выбеленных, нарумяненных, с якобы эльфийскими очами, нарисованными по всему лицу, в тяжеленных медных побрякушках, тоже стилизованных «под Пущу»… Что до горожан… Я бы сказал, что это напомнило мне, скорее, гномьи ухватки. Просто удивительно, как горожанам нравились теперь золотые цепи толщиной с колодезную, торжественно носимые поверх бархатных камзолов, перстни с яркими камнями и брошки размером с блюдце, закалывающие широчайшие плащи… Впрочем, на пути к постоялому двору я встретил юнца, определенно изображающего эльфа, — с напряженным, беспокойным лицом и злыми глазами.
Продавец угля зыркнул в его сторону, усмехнулся, развернул ослика и завопил:
— Уголь для очагов! Купите, хозяйки!
Разве что плебс выглядел как всегда. Нищие, разумеется, эльфами не рядятся. И эти самые неряженые провожали меня настороженными взглядами, сплевывая под ноги. А я чувствовал, как мой ум заходит за разум в попытках понять, что это случилось с людьми за время моего отсутствия.
Моя мать боялась Пущи и пыталась уберечь меня от встречи с Государыней как могла — оставим пока мою собственную глупость. Мой отец определенно считал, что с эльфами лучше не связываться, и велел мне всегда носить с собой нож из кованого железа. Мои односельчане, жившие слишком близко к границе Пущи, не говорили об эльфах громко, вбивали в дверные косяки гвозди, вешали над дверью подковы — не для того ли, чтобы отгородиться от эльфийских чар? Нет, Государыня и Перворожденные прекрасны, никто не спорит, но… гроза прекрасна, когда наблюдаешь за молниями издали.
И никому, абсолютно никому не пришло бы в голову изображать из себя эльфа и накликивать беду. Расшалившуюся девочку одернули бы: «Молоко скиснет!»
Нынче в городе, по всей вероятности, питались одной простоквашей.
Граница Пущи нынче была не то что близка — она как-то сместилась, смешала понятия. Я припоминал человеческие взгляды в свою сторону, когда, верным рыцарем Государыни, сопровождал послов ли, солдат ли — вспомнил даже собственные мысли: «Просто удивительно, как люди любят тех, кто их презирает!» Да, разумеется, люди и раньше смотрели восхищенно, но теперь откровенно пялились, пожирали глазами мое лицо и мои эльфийские побрякушки…