Слушай, смотри, люби
Шрифт:
Удалять его пришлось очень осторожно, чтобы не пострадал цвет, и на это у Темперы ушло много времени, гораздо больше, чем на то, чтобы подшить подол.
Утром леди Ротли была невыспавшаяся и капризничала. Она всегда была ленива, физические упражнения для нее ограничивались танцами и неспешными прогулками по газону. Она не привыкла ложиться поздно, как было принято на юге Франции.
— А может, сегодня и не вставать? — полувопросительным тоном проговорила она, позавтракав.
Темпера посмотрела
— Как тебе могло такое прийти в голову, матушка? Ты же знаешь, нам дорог каждый час, каждая минута! А к тому же я узнала, что сегодня здесь будет ланч.
— Ну конечно, — воскликнула леди Ротли. — И граф приедет! Он мне вчера говорил. Это прекрасно. Я чувствую себя уже лучше. Я приму ванну, Темпера, а потом ты меня причешешь и сделаешь настоящей красавицей.
— Что за граф? — спросила Темпера. — Мы уже не раз говорили о нем, но ты так и не назвала его имени.
— У него ужасная фамилия! Я с трудом могу ее выговорить, — отвечала леди Ротли. — Караваджио! Граф Винченцо Караваджио. Боже, ну и имечко!
— Ты уверена? — спросила Темпера.
— Разумеется, уверена.
— Но Винченцо Караваджио был другом отца.
— Знаю. Он мне сам говорил.
— Но послушай, матушка, мы с ним встречались. Не сболтни лишнего в разговоре с ним.
— Ты вряд ли произвела на него впечатление. Он ни разу о тебе не упомянул, хотя говорил о твоем отце. Вероятно, у них были общие интересы.
— Ну еще бы! — нетерпеливо перебила ее Темпера. — Разве ты не слышала, что у графа Винченцо Караваджио одно из самых знаменитых собраний скульптуры в Италии? Вилла Караваджио неподалеку от Рима почти так же известна, как вилла Боргезе, и папа часто о ней говорил.
— Меня не интересуют его коллекции, и если ты начнешь описывать мне какие-нибудь статуи, я с ума сойду! Меня интересует граф. Если бы ты только знала, какие прелестные вещи он говорит своим чудным, музыкальным голосом!
— Послушай, матушка, — взмолилась Темпера. — Я слышала папины рассказы о графе с самого детства. Я знаю, что он рано женился и был очень несчастлив в браке. Он вдовеет уже десять или пятнадцать лет, и я уверена, у него и в мыслях нет снова жениться.
— Он говорит не о женитьбе, а о любви!
— Матушка, ну как ты можешь его слушать? Ты не хуже меня знаешь, что сотни мужчин готовы твердить тебе о любви, потому что ты такая красивая. Но нам для тебя нужен муж!
— Знаю, — согласилась леди Ротли. — Ты права, Темпера, но мужья никогда не говорят такие очаровательные вещи и так красноречиво, как граф.
Темпера готова была ломать руки от отчаяния.
— Ну что мне еще сказать? Ты знаешь, зачем мы здесь, герцог тобой интересуется, иначе он бы тебя не пригласил. А ты проводишь время не с ним, а с этим итальянцем, который, я просто уверена, о браке и не помышляет.
Леди Ротли, рассматривавшая свое отображение в зеркале, повернулась к падчерице.
— Ты такая милая и такая разумная, Темпера, — сказала она, — но ты хочешь отравить мне удовольствие, а мне так хорошо!
Она говорила, как ребенок, которому не разрешают взять еще одно пирожное. Но Темпера даже не улыбнулась. Почти с отчаянием в голосе она продолжала:
— Я желаю тебе счастья, матушка, всего самого лучшего на свете, но ты знаешь, что мы не можем себе этого позволить. Ты забыла, что дома нас ждут бесчисленные счета, налоги, жалованье Агнес и — и тысяча других расходов!
Леди Ротли встала и подошла к окну.
Она смотрела на море, но не любовалась видом.
— Признаться откровенно, Темпера, меня влечет к нему. Быть может, больше, чем к кому-либо когда-либо в жизни.
— Но он итальянец… католик. Он на тебе не женится, — сказала Темпера, — но может предложить тебе стать его любовницей.
— Мне кажется, это вполне может случиться, — тихо сказала леди Ротли, — и я, право, не знаю, что бы я ему ответила.
— Матушка!
Темпера была поражена. Ее тон заставил мачеху повернуться и взглянуть ей в лицо.
Она подошла к падчерице и обняла ее.
— Не смотри на меня так, дорогая, — умоляющим голосом проговорила она. — Это дурно с моей стороны — я знаю, что дурно, — но я ничего не могу с собой поделать.
На мгновение она прижала девушку к себе, а потом отошла и бросилась на постель.
— Теперь я знаю, — продолжала она, как будто говоря сама с собой, — что всю свою жизнь я была, что называется, холодной, бесстрастной женщиной. Я думала, что я влюблена в человека, с которым обручилась. Мне нравился Гарри, и я горько плакала, когда его убили, но его поцелуи оставляли меня равнодушной. — Она помолчала и, не глядя на Темперу, продолжала: — Когда я встретила твоего отца и он влюбился в меня, я им восхищалась, он казался мне обворожительным, и было так замечательно стать леди Ротли.
Темпера хотела просить ее не продолжать, но что-то ее удержало.
— Я была Фрэнсису преданной женой, — тихо говорила леди Ротли. — Я чувствовала себя с ним в безопасности, и никогда раньше я не представляла себе, что значит быть важной особой и встречаться с интересными людьми.
— Матушка… прошу тебя, — с трудом выговорила Темпера.
Но поняла, что мачеха говорит не с ней, а пытается разобраться в собственных мыслях.
— В интимные моменты я хотела доставить ему удовольствие и думала, что все, что требуется от женщины, — это покорность. Я не знала, я и понятия не имела, что смогу чувствовать так, как чувствую сейчас.