Служащий криминальной полиции
Шрифт:
Харьюнпя повернулся на живот. Он попробовал пальцами торец кровати — поверхность была шершавая. На прошлой неделе он сказал одному из своих школьных товарищей, что работает оператором в Центре по обработке информации. Он соврал не потому, что стыдился своей профессии, а потому, что уже не видел в ней ничего своеобразного или особенного, как это было еще несколько лет назад. Тогда он с удовольствием рассказывал всем, что работает в полиции, если кто-либо из знакомых просил, то с гордостью показывал свое официальное удостоверение — жалкую карточку в пластмассовой окантовке. Теперь же он сказал, что работает оператором в информационном центре. Это никого не интересовало,
Харьюнпя пытался заснуть или хотя бы погрузиться в дремотное состояние, когда уже не различишь, где действительность, а где сон. Он уткнулся лицом в подушку и почувствовал под щекой комки. Тогда он снова повернулся на спину и опять увидел свою фотографию в ряду фотографий погибших сотрудников. Он сжал руку в кулак и задержал дыхание. Попытался думать о чем-то другом. Подумал, как утром пойдет на рынок, глубоко вдохнет в себя запах моря и овощей, купит кусок мясного пирога и выпьет чашечку кофе со сливками. Без двадцати три Харьюнпя наконец забылся легким сном, пробуждаясь всякий раз, когда раздавался звонок дежурного телефона или кто-то в комнате начинал двигаться.
Глава 7
Харьюнпя быстро поднялся и сел. Он слишком поздно вспомнил, что над головой у него — кровать, и ударился, о ее дощатое дно. Черт возьми, до чего больно. Он стал быстро одеваться, боясь, как бы снова не задремать после вызова Хуско. Он тщетно пытался натянуть штаны — мешали ботинки, которые он сначала надел, да кроме того, он стоял на левой штанине. Темнота и сонная одурь еще больше осложняли дело. Выйдя из себя, Харьюнпя схватился за пояс, рванул вверх штаны, но они выскользнули из пальцев и съехали на щиколотки. Только тогда он присел на край кровати, снял ботинки и начал все сначала.
Поднеся руку к окну, он выждал, пока глаза не привыкли к брезжившему за окном свету. Было двадцать четыре минуты пятого. Для утренних происшествий слишком рано. Но Харьюнпя знал, что Хуско не будил людей в это время из-за мелких дел. Он уже не помнил, что сказал Хуско по телефону, ему запомнилось только, что дело имело отношение то ли к морю, то ли к матросу, или к Меримиехенкату, то есть Матросской улице.
Сигнал на телефоне вспыхнул, когда Харьюнпя пробирался в темноте к двери.
— Харьюнпя? Ты идешь?.. Постарайся проснуться, — сказал Хуско, в его голосе нельзя было различить ничего, кроме усталости.
— Да, иду, — тихо ответил Харьюнпя, но и этого было достаточно, чтобы разбудить других. Зашелестели простыни — люди под ними перевернулись на другой бок. Кто-то позевывал, из глубины доносилось почесывание. Харьюнпя вновь повернулся в сторону двери и задвигался быстрее. Он ударился боком о последнюю кровать и не догадался, что раздавшийся при этом хруст произошел от того, что маленький коричневый слоненок, находившийся в кармане его пиджака, сломался.
В рабочем кабинете сидел в одиночестве здоровяк Хухтанен из отдела по кражам, угловатый и тихий: он всякий раз краснел, когда начинал говорить. Упершись локтем в стол и положив голову на руку, Хухтанен смотрел на блестящие куски дверного стекла, лежавшие у его ног на полу. Видно было, что он составлял в уме рапорт в таком примерно плане: «...преступление, которое по полученным сведениям произошло между 01.00 и 03.20 часами, было совершено таким образом, что дверное стекло упомянутого магазина размером 70x150 см и толщиной 5 мм, находившееся на высоте 30 см от земли,
При появлении Харьюнпя Хухтанен поднял взгляд и опустил кисть руки. На его щеках возле ушей проступили красные пятнышки.
— Послушай, Харьюнпя. Как это называется... багет... багет, что ли? Как это точно называется? — повторил он рассеянно. Видимо, в этот ранний час происходит сбой в мыслях, когда самые обыденные и знакомые вещи оказываются вдруг неизвестными.
— Багет? Нет... обрамление. Обрамление, насколько я понимаю.
— Ну конечно. Обрамление... как же я сам... Спасибо. Обрамление, да. — Красные точки на лице Хухтанена превратились в пятна. Харьюнпя вышел. В пустой проходной он щелкнул пальцами и повернул обратно — совсем как вечером... Он распахнул дверь и просунул в неё голову.
— Эй, Хухтанен. И все же не то... это рама.
— Рама? Что? А... обрамление? Вот дьявольщина, рама, конечно...
Даже с порога Харьюнпя заметил, как краска расползлась по шее и затылку Хухтанена.
Хуско придвинул кресло к самой дежурной стойке. На спинке лежала подушка, на которой выделялась вмятина, оставленная его головой. Хуско сидел на самом краю. Очки он сдвинул на лоб. За окном грохотал поливомоечный фургон.
— Ну? — коротко, но не резко спросил Харьюнпя. И оперся о стойку. Хуско крутил в пальцах сигарету, другой рукой перебирал спички.
— Гм-м-м... тут, в сущности, несрочное дело... Звонил дворник из восьмого дома по Меримиехенкату. Рассказал, что его разбудил почтальон, который подозревает, что в одной из квартир — покойник. Заметил, что в дверном ящике квартиры полно почты. В этом еще нет ничего странного, но он уверяет, что из квартиры тянет смрадом.
— Да-а-а... маловато, на одних лишь этих основаниях... А почему дворник сам не пошел посмотреть?
— У него нет ключей. Нужно, видимо, взламывать дверь. Там живет некий Континен, человек веселого нрава. Он пенсионер и живет один, сообщил дворник; его тоже немного удивило, что этот весельчак не появляется уже несколько дней. Обычно он подолгу не пропадает, если только не заберут в вытрезвитель прямо с улицы. — Хуско говорил медленно, словно хотел показать, что на этот раз он ничего не забыл.
— Да. Видно, надо поехать туда, — сказал Харьюнпя явно без энтузиазма, потому что этак с месяц назад он проник в квартиру, где, как уверяли родственники, лежит бездыханным их дедушка. Покойник же оказался очень даже живым — правда, с похмелья, после трехнедельного запоя — и грозил подать в суд за нарушение домашнего покоя. Харьюнпя подошел к большой карте на стене и стал блуждать по ней пальцем в районе Пунавуори.
— Меримиехенкату, восемь... восемь. Куда она подевалась? А, вот она. Да. Отходит от Фредерикинкату. Мне придется взять с собой Турмана: придется, видно, взламывать дверь. Он в помещении?
— Да. Спит. Сообщений о кражах со взломом еще не поступало. Надо полагать, что скоро и они посыплются.
Харьюнпя внимательно, наверно, впервые в жизни так внимательно посмотрел на Хуско и увидел бесконечно уставшего, сильно потрепанного временем человека, в свитере с протертыми почти до дыр рукавами, в дешевых стеганых штанах; пальцы его, окрашенные никотином, мяли сигарету. Харьюнпя сглотнул. Он сомневался, что Хуско, выйдя на пенсию, проживет тот год, что обещан статистикой полицейским. Вероятнее всего, его, Харьюнпя, вызовут как-нибудь ночью расследовать происшествие в собственной дежурке. Харьюнпя переступил с ноги на ногу.