Служили два товарища
Шрифт:
Он чокнулся крышечкой от термоса с Сашиной мензуркой и выпил, прихлебнув вместо закуски кофе.
Саша пить не стала.
— Что-то в этом есть такое пошлое-пошлое! — сказала она жалобно. — Одинокая сестричка, пришёл поручик с водкой… Я вас, конечно, не гоню, но вы допейте — и уйдите. Ладно? Пожалуйста, я вас очень прошу…
Брусенцов поместил ноги поудобнее, и от этого чемодан-столик заходил ходуном.
— Новое дело! Никуда я не уйду, — объявил он. — Об этом даже думать бросьте.
— Тогда я уйду. — Саша встала.
— Ну что вы! — сказал поручик вежливо и ногой загородил ей дорогу. — Так рано? Нет-нет… Посидите у нас ещё.
В этот момент с берега требовательно позвали:
— Брусенцов! Сашка!
Поручик насторожился. Он вскочил и стукнулся головой о низенький косой потолок. Чертыхнувшись, Брусенцов открыл дверь и выглянул наружу.
На пристани стоял офицер в черкеске.
— Я уж думал, не найду, — сказал он с облегчением. — Саша, тут вышел некий камуфлет: твоего Абрека забрал себе генерал Бриллинг.
— Очень мило… — Брусенцов даже перекривился от злобы. — А почему? По какому праву?
— Говорит, что ты не кавалерист, не адъютант. Значит, конь тебе ни к чему.
— Ясно… Ясно, — сказал Брусенцов и повернул голову к Саше: — Сукины дети! Негодяи! Я скоро приду. Вы ждите.
Он схватил фуражку, и через секунду его каблуки уже стучали по доскам причала.
Саша тоже вышла на палубу. Брусенцов быстро шёл, почти бежал по пристани. Офицер в черкеске еле поспевал за ним. Саше вдруг сделалось очень грустно.
Она облокотилась на перильца и стала глядеть на воду, всю в павлиньих узорах нефти, на лодочки арбузных корок.
Генерал Бриллинг обедал в ресторане. С ним была немолодая дама в шляпке и какой-то штатский, видимо, её муж.
— Они очень музыкальный народ! — говорил генерал, разглаживая ладонью салфетку на груди. Рука у него была морщинистая, в крупных, с копейку, старческих веснушках. — Удивительно музыкальный! За это им сто грехов простится… Яша Хейфец, Антон Рубинштейн… А когда приехал Пабло Сарасате — он ведь тоже наполовину еврей, — так весь Петербург…
Генералу не удалось докончить. Из вестибюля донеслись крики, женский визг, какой-то непонятный треск и топот. Бриллинг обернулся поглядеть, да так и замер с открытым ртом. В распахнутых на обе стороны дверях обеденного зала показался всадник.
Низко пригнувшись к лошадиной шее, он въехал в зал. Гнедой конь удивлённо и недовольно косился на мраморные столики, на вскочивших с места людей.
Это был Абрек. А в седле сидел Брусенцов. Лавируя между столиками, он подъехал к генералу Бриллингу.
— Господин генерал! — сказал поручик громким и неприятным голосом. —
Генерал вскочил, сорвал с шеи салфетку, обнажив на груди боевые кресты, застучал кулаком по столу Дама закрыла лицо ладонями, откинулась на спинку кресла. От соседних столиков бежали какие-то офицеры, один даже тянул на ходу шашку из ножен. Шум стоял невообразимый, разобрать можно было только бешеные выкрики Брусенцова:
— Попробуйте отнимите!.. Абрек со мной с шестнадцатого года!.. Мерзавцы! Скоты!.. Всех перестреляю!..
Брусенцова хватали за сапоги, рвали у него из рук поводья. Абрек в испуге завизжал, сделал свечку, люди шарахнулись, со звоном посыпалась на пол посуда.
Генерала отжали в сторону. В суматохе он облился супом и жалобно кричал:
— Дикарь! Молокосос!.. Я старый солдат!.. Сам дерьмо!..
Деревня Жуковка
6 ноября
Между тыном и пегим глинобитным сарайчиком была развешана для просушки кинолента.
Карякин находился при ней для охраны. Две голодные козы — чёрная и белая — давно уже подбирались к гирляндам плёнки. Иван отгонял их голосом и хворостиной.
Дверка сарая распахнулась, и оттуда, согнувшись, вылез Андрей. В поднятой руке он, словно дохлую змею, нёс длинную ленту плёнки.
— Андрей! Держи хвост бодрей! — крикнул Карякин. — Ты чего невесёлый?
Некрасов не ответил. С каким-то ожесточением он стал сдёргивать высохшую плёнку с тына. Карякин благодушно продолжал:
— Интересно, какая нам выйдет награда?.. Если именные оружия — это мне без надобности. А хорошо бы сапожонки хромовые и тебе галифе…
— Галифе… Галифе… — бормотал Андрей машинально. Он пропускал плёнку между пальцами, разглядывая её на свет. — Не вышло у меня ни хрена. Вот какие галифе…
— То есть как это? — опешил Карякин.
— Сам не знаю. Где-то напортачил. — Андрей грузно сел на землю и опёрся спиной о стенку сарайчика. — Сплошная муть, ничего не видно… Может, экспозиция… Или фокус…
— Фокус… Нет, это не фокус, — пробормотал Карякин. — Это погибель наша… Всей дивизии погибель!
Он вдруг всплеснул руками и заметался по двору, как безголовый петух.
— Ты скажи, как теперь наступать?!
Андрей только помотал головой и с трудом выдавил из себя:
— Плохо, Ваня… Даже сердце болит.
Карякин подскочил к тыну, стал хватать плёнки и глядеть их на свет, хотя увидеть ничего не мог; потом заметил, что чёрная коза уже жуёт киноленту, и с яростью пнул её ногой: