Служу Советскому Союзу 2
Шрифт:
Всё-таки я обещал, что субординация будет после родов, так что своё обещание надо держать.
Журавлёв уставился на меня с некоторой обидой, мол, он от всей души, а я… Зато Петрович усмехнулся. Значит, я всё правильно сделал. Журавлев на меня долго обижаться не будет — слишком много в нем плещется радости пополам с водкой, а вот Петрович может обидеться, если я наплюю на него и выглотаю внаглую стаканину.
— Ты чего? Я к вам с радостью пришел, а вы… — и в самом деле протянул Журавлев.
— Обращайся, Смирнов, — быстро ответил Петрович, пока у полковника не начался
— Товарищ майор, рядовой Смирнов по вашему приказанию прибыл! — выдал я бодро.
— Давай за стол, рядовой Смирнов! — рявкнул Журавлев. — На хрен все эти пляски с козырянием! Выпей за здоровье моего сына, Борька!
— Давай, Борис, ведь Николай ни за что не отвяжется, — покачал головой Петрович.
— Но как же служба? — неуверенно покосился я на дверь.
— Да какая служба? Метет который день, как будто погода с ума сошла. Какие сейчас полёты? Ну? Давай, садись, выпей-закуси, или я зря всё это из магазина пёр? — Журавлев снова потянул меня к столу.
На столе стояли бутылки со шнапсом, баночное пиво, нарезанный карбонад, колбасы разных сортов, даже знаменитые огурчики из Шпреевальда. Про паштеты, сыры и шоколад я вообще молчу. В центре красовалась пузатая бутыль коньяка. Его-то мне и подсовывал Журавлев.
Как советского человека меня должна была поразить вся эта роскошь немецкого застолья. Я и сделал вид, что разглядываю всё с крайне заинтересованным видом. Всё-таки в СССР такое можно было купить только в редких случаях и ещё более редких магазинах.
— Борь, со мной можно, — подмигнул Петрович. — Тем более, что повод и в самом деле есть. Как мне Михалыч сказал, что ты там сделал… Ну, я даже не знал, к какой награде приставить, какое поощрение выписать. А тут Николай сам нарисовался, хрен сотрешь, да ещё такой стол накрыл…
Стакан всё-таки влез в мою ладонь. Я подождал, пока янтарная жидкость из бутылки разольется по двум другим стаканам.
— Да ладно, мужики, вот было бы с чего! Я же от души, — развел руки в стороны Журавлев. — Борька такое дело сделал. А кто его послал за дровами? Петрович! Значит, вы оба спасли жизнь и Людмиле, и Александру!
— Ну да чего уж там, — махнул я рукой. — На моём месте так поступил бы каждый советский гражданин, который более-менее понимает в медицине.
— А вот не каждый! Не каждый! — воскликнул Журавлев с жаром. — Я вот понимаю в медицине, но что мог сделать? Ничего! Только ждать и надеяться на чудо. Петрович, я, конечно, коммунист и в опиум для народа не верю, но признаюсь честно — в тот момент даже про Бога вспомнил… А потом он вон появился… Борька! Борька! Да дай я тебя обниму, что ли, скромник ты чёртов! Ух, в больнице прямо так и сказали, что я памятник должен тебе поставить… В таких условиях и всё так чётко… Прямо как на поле боя! Давайте выпьем за Борьку! Давай, Петрович, поднимай стакан! Ух, прямо распирает от желания задушить вас обоих в объятиях! Давай! Борька! За тебя!
Я поднял стакан. Стекло звучно ударило о стакан, а потом мы все вместе опрокинули жидкость в себя. Коньячные пары слегка ударили в нос. Вкусовые сосочки обожгло алкоголем. Внутри начало разливаться нечто горячее, распускающее
— Закусывай, Борька, закусывай, а то так быстро под стол свалишься! — Журавлев махом сообразил для меня бутерброд таких размеров, что его могли осилить только вдесятером. — Коньяк — это такая штука… А тем более этот! Он же коллекционный. Из разряда «ты беги — я догоню». Вот говорим нормально, сидим, общаемся, а потом вдруг раз! и ты уже танцуешь. И сам не знаешь — как оказался на танцполе. Давайте ещё по одной! Петрович, чего ты как не родной? Тоже на закуску налегай.
Журавлев налил тем временем ещё по одной. Петрович помахал рукой, показал, что надо перекурить. Полковник понятливо кивнул и забросил в рот кружок вяленой колбасы.
— Как там Людмила себя чувствует? Как сын… Александром назвали? — вклинился я с вопросом.
— Да, Сашкой, — кивнул Журавлев. — Александр Николаевич Журавлев, звучит, а? Нет, Петрович, ты скажи — звучит?
— Звучит-звучит, — усмехнулся в усы майор, пуская в потолок струю дыма.
— Вот, звучит! И я говорю, что звучит! А если немного поднапрягусь, то ещё и греметь будет! Это же надо так! Рожденный в суровых условиях зимы, почти что в чистом поле! Да это прямо какая-то скандинавская сага! — Журавлев тоже закурил сигарету из пачки с надписью «f6». — Ух, Борька! Ну и молодец же ты! Вот проси чего хочешь! Проси-проси! В лепешку расшибусь, а сделаю!
Ну что же если джинн сам предлагает подобное, то почему бы и не попросить? Тем более, что свобода у меня не очень-то и предвидится. Вроде бы я в ГДР, вроде бы рядом с целью, но вот выбраться наружу — проблема.
— Товарищ полковник, Николай… — я сделал паузу, намекая на то, что неплохо бы узнать отчество.
— Александрович, — махнул рукой Журавлев. — Но для тебя сегодня я просто Николай. Мужчина, которому ты очень сильно помог. Так что у тебя за вопрос, Борька? Чего ты хочешь? Деликатесов? Любые достану! Коньяк, шнапс — у меня не заржавеет!
— Николай, — предостерегающе поднял руку Петрович. — Ты мне коллектив не спаивай! А то закажут у тебя бочку, а потом самолеты падать начнут…
— Не бзди, Петрович, у такого рукастого парня не упадут! Эх, Борька! Чего ты сиськи мнешь? Говори, как есть!
— Я с одной девушкой в Москве познакомился, — сказал я, чуть потупясь. — А она в Темплине живет. Можно как-нибудь организовать пару свободных вечеров, чтобы я мог её в ресторан пригласить или ещё куда?
— В Москве познакомился? — поднял брови Журавлев. — И тебя прямо сюда направили?
— Так получилось, — пожал я плечами. — Она выиграла соревнования по русскому языку и получила путевку. Три года назад возле Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы познакомились. Я как раз там помогал другу с ремонтом «Победы». Мы просто встретились глазами, а потом я подскочил и представился. Вот как был, чумазый и растрепанный. Она рассмеялась тогда и тоже сказала своё имя. С тех пор и переписываемся. Если как-то получится сделать увольнительные…
— Да чего там увольнительные? Петрович, наливай по стакану, у меня к тебе дело есть, — посерьезнел Журавлев.