Слышал?

Я решил не терять времени и поэтому, когда робот подкатился ко мне со щеткой в одной лапе и пылесосом в другой, сказал ему:

– Гладить брюки сегодня тоже не будем.

Робот остановился в тихом изумлении. Рушился мировой порядок. За шесть лет, что он трудился в моем доме, такого не случалось ни разу.

– А зубы чистить будете?
– задал он мне дипломатический вопрос: видно, заподозрил, что я сошел с ума. Я раскусил его маленькую логическую хитрость и сказал:

– Зубы чистить буду.

Тут до робота дошло, что бывают ситуации, когда люди отказываются от обязательного ритуала. Этим - а именно свободой выбора - они и отличаются от мыслящих машин.

Тут включился видеофон. Звонили из Крыма. Любочка. Она три дня как улетела туда отдыхать.

– Николай!
– закричала она.
– Я всю ночь не спала. Ты слышал?

– Слышал, слышал.

– Я вылетаю на стратоплане, - сказала Любочка.
– Но очень трудно с билетами. Черноморское побережье безлюдеет на глазах.

– Я понимаю, - сказал я.
– Увидимся.

За эту минуту я успел натянуть самозастегивающиеся штаны, которые самозастегнулись чуть раньше, чем положено. Пришлось искать ключ от них, который робот сунул в коробку с ненужными полупроводниками.

Еще две минуты потеряно. И тут, как назло, посреди комнаты возникла голограмма Синюхина.

– Привет, Николай, - сказал Синюхин.
– Я забыл код от входной двери. Не могу выйти.

– А зачем тебе выходить? Ты уже три года никуда не выходил.

– Ты с ума сошел!
– закричал Синюхин, запуская пятерню в клочковатую бороду.
– Разве ты не слышал?

– Подумай, - сказал я.
– Может быть, с твоим здоровьем лучше не участвовать?

– Нет. Как только вспомню код - тут же на аэродром.

– Тогда попробуй слово «сезам», - сказал я.

– Сезам!
– сказал Синюхин, глядя в угол моей комнаты. У него в Болшеве на том месте была входная дверь.
– Сезам!
– закричал он.

Мы с роботом ждали.

Синюхин обернулся к нам.

– Открылась!
– закричал он.
– Она открылась.

– Тогда до встречи, - сказал я.

Синюхин сгинул.

– Проверь через центральный, - сказал я роботу.

– Авария на Трансплутоне, - сообщил робот.
– Придется вам брать флаер.

– Теперь я сомневаюсь в твоих умственных способностях. Ты понимаешь, сколько туда на флаере?

– Тогда я в растерянности развожу руками.

Лифта, конечно, не было. Я побежал вниз, до восемьдесят шестого этажа, откуда ходит грузовой.

На площадке восемьдесят шестого стояла кучка людей. Они взволнованно переговаривались.

– Лифт давно был?
– спросил я.

– Только что ушел, - сказала женщина со сто восьмого.
– Очень большой наплыв желающих.

Я побежал вниз по лестнице.

Восемьдесят шесть пролетов - площадка, марш лестницы, широкое окно, марш лестницы, площадка, марш лестницы…

Этажей через сорок я утомился, встал у окна.

Надо было перевести дух.

За окном расстилался город. Острые шпили двухсотэтажных небоскребов пронзали облака и устремлялись к звездам, где-то в глубине, словно на дне пропасти, поблескивали огоньки уличных реклам, проносились пули городской антигравитационной надземки, а между пропастью и небом на той километровой высоте, где я переводил дыхание, деловитыми шмелями носились флаеры, размахивали крыльями любители птицелетной закалки и, струясь зеленой дискретной рекой между отвесами небоскребов, сверкала невесомая, уходящая к Туле надпись: «Храните деньги в сберегательной кассе».

Погоди, сказал я себе, мысленно отмечая закономерность в движении флаеров - большая часть их неслась к востоку, - а вдруг Миловидов починил свою ракету?

Я поднял руку, набрал на прикрепленном к кисти коммуникаторе номер мастерской Миловидова.

Тот, к счастью, сразу откликнулся.

– Миловидов, ты слышал?
– спросил я.

– Коля, - ответил тот, сразу узнав меня.
– По-моему, она полетит.

Миловидов - известный чудак, он уже третий год реставрирует межконтинентальную ракету, желая превратить ее в индивидуальное средство транспорта. Мало кто верил, что у Миловидова что-то получится, а сам он останется жив, если ракета все же взлетит.

Я пулей слетел с сорокового этажа, прыгнул на движущийся тротуар, подъехал к нише, в которой стояли общественные антигравитационные ранцы, стремглав натянул один на спину, включил, взмыл в воздух и взял курс на Ясенево, где живет Миловидов.

И, как назло, где-то над Бронной в воздухе прямо перед моим носом материализовалась тусклая голограмма Синюхина.

– Колечка, - сказал он вяло, - я очень устал. Еле тебя нашел. Ты не помнишь, каким словом открывается моя дверь?

Я даже не успел ответить - от неожиданности потерял высоту, чуть не врезался в летающее кафе-платформу, еле избежал столкновения с туристским автобусом, полным японцев, и врезался носом в стеклянную милицейскую будку.

Пока я платил штраф, Синюхин в виде голограммы реял надо мной, а я кричал ему:

– Сезам! Сезам, откройся!

– Одну минутку, - сказал милиционер, который оказался человеком сердобольным.
– Попробуем помочь вашему товарищу.

Он включил свой локатор.

– Гражданин, скажите адрес, - попросил он.
– Мне надо поглядеть на вашу дверь.

– Адрес?
– Голограмма Синюхина покраснела и начала мерцать.

– Большая Дорогомиловская, двенадцать, четыреста сорок девять, - сказал я.
– Вход со двора.

– Правильно, - сказал Синюхин.
– Спасибо, Коля.

Милиционер набрал на локаторе код, и мы с ним увидели синюхинскую дверь. Затем как бы пронеслись сквозь нее и оказались в передней, где стоял настоящий Синюхин.

– Все ясно, - сказал милиционер.
– Она у вас на ручном управлении. Я вам советую, поверните ручку.

– Сезам!
– закричал радостно Синюхин и повернул ручку.

Дверь открылась.

А я понесся дальше.

Ракета возвышалась на краю Ясенева, у Соловьиного проезда. Она была покрашена в голубой цвет, на боку красным ее название - «Ласточка».