Слышишь, Кричит сова !
Шрифт:
И в глазах ее стояло то же странное выражение, что так поразило его ночью. Сколько им было тогда? Едва за семнадцать. Ну, да - второй курс.
А потом, спустя четыре года, пришло одно из нечастых ее писем. Алексей мог бы, наверное, прочитать его наизусть, все восемь страниц. "А от тебя все нет ни строчки..." И тогда он с галлюцинаторной ясностью представил, что стоит за этой последней фразой... Она заходила на почтамт каждый день, по дороге из института. Письма не было.
Старушка в окошке "до востребования" уже узнавала ее.
А писем все не было.
На Невском она вышла из троллейбуса, свернула налево и пошла прямо на сверкающий шпиль Адмиралтейства.
Зеленой с белым громадой высился Зимний, полукружье Главного штаба охватывало площадь двумя огромными руками. По реке бежал белый пароходик. Синел на противоположном берегу университет. Золотой невесомый шпиль Петропавловки уходил прямо в тучи. Неподалеку остановилась группа экскурсантов. Донеслось: "Красота!" Да, красота! Замечательная, правильная, строгая, осточертевшая красота! Хмурые дни, призрачные ночи, когда смутно и непонятно на душе. Красота. А писем нет. Писем нет. И не будет...
И все равно тогда он не ответил. Недавнее вдруг стало далеким. Так бывает. И если так остается - еще полбеды.
Беда, если оно вновь становится близким, стократ ближе, чем прежде. А уже ничего не поправить... Но все это было совсем потом...
Когда Алексей осенью шестидесятого вернулся с целины, он сразу, сбежав с митинга, помчался на Васильевский.
Ольги не было. Он слонялся вдоль длинного дома, пока наконец в конце квартала не показалась тоненькая фигурка. Ольга шла, глядя прямо перед собой, размахивая каким-то свертком. Непривычно прямые волосы лежали прядями вдоль лица. Когда он, отделившись от стены, заступил ей дорогу, она остановилась, будто споткнувшись, и тут же словно кто-то толкнул ее к нему. Тихонько вскрикнув: "Лешка...", она обхватила его плечи руками, уткнувшись лицом куда-то в шею. Алексей гладил ее влажные волосы, спадавшие на плечи. Прохожие, наверное, оглядывались на них. Алексею было плевать на это. Его всегда радовало, что и Ольге все равно, что о них двоих говорят и думают все остальные.
Потом Ольга отстранилась и потребовала: - Не смотри на меня. Пошли.
В комнате она умчалась за шкаф, к зеркалу, и оттуда командовала: Садись и сиди смирно. Пока не скажу.
Алексей разглядывал тесную и такую знакомую комнатку со смешанным чувством радости и недоверия - все по-прежнему? На стене напротив висел портрет Олиного отца - моряка, погибшего в войну. Вот откуда Ольгины глаза. А Ольга тараторила за шкафом: - Трудно было телеграмму дать, да? А то, что получается - является покоритель целины, а я прямо из бани. Ну, и картина, должно быть! Растрепа! Представляешь, чтобы Джульетта встретила Ромео растрепанной? Фу, стыд какой!
Ольга любила и умела нравиться. Вообще-то Алексею это было приятно, хотя иногда...
Прошлой зимой Ольгина мать уехала в какую-то командировку чуть ли не на три месяца, и они готовились к сессии здесь. В тот вечер они засиделись допоздна, зубря политэкономию, и, когда Алексей обнаружил, что кончились
– Знаешь что? Поехали на Невский,- решила Ольга.- Елисеевский еще открыт. И проветримся, а то в голове совсем уж туман.
Она накинула пальто поверх домашнего платьица, повязала платок и скомандовала: - Я готова, пошли.
До трамвайной остановки было недалеко, но тут на углу Среднего прямо возле них затормозило такси. Шофер, не дожидаясь вопроса, приоткрыл дверцу: - Куда, ребята?
– На Невский, к Елисеевскому.
– Давайте.
Колеса глухо погромыхивали по мостовой. Движение уже стихало - поздно. Таксист выжимал километров девяносто. На повороте Ольгу прижало к Алексею, и она так и осталась близко-близко. За прихваченным морозом стеклом летела цепочка фонарей, окутанных беловатым сиянием. Справа промелькнула Стрелка, и такси взлетело на Дворцовый мост. За полквартала до Елисеевского светофор вспыхнул красным.
– Знаешь, давай слезем, добежим быстрее,- предложила Ольга,- а то гляди и здесь закроется.
Но гастроном уже был закрыт.
– Кроме ресторана, нигде теперь не достать,- сказал Алексей.
Ближайший ресторан был за углом - шикарный, недавно открывшийся "Северный".
Швейцар нехотя приотворил дверь.
– Нам в буфет. Папирос купить - и назад,- сказал Алексей.
– Не положено. Раздевайтесь. За столиком что хотите заказывайте, хоть папиросы, хоть коньяк.
– Может, зайдем? Перекусим,- предложила Ольга.
Пришлось сдать пальто в гардероб.
– Не страшно?
– шепнула Оля, поправляя у зеркала воротничок своего простенького ситцевого платья.
– Нормально,- сказал Алексей,- не одежда красит...
И верно, вспомнил теперь Алексей, на Ольге все всегда было хорошо.
За столиком, куда их усадил подлетевший официант, уже сидели двое. Один - пожилой, в шикарном костюме с бабочкой. Второй помоложе, тоже отлично одетый. Алексей в своей вельветовой малагамбе, сшитой еще на первом курсе, почувствовал себя неуютно.
Денег у них было пятьдесят рублей старыми - остатки Ольгиной стипендии. Пока Оля с независимым видом изучала меню, Алексей искоса наблюдал за соседями по столику. Пожилой ему сразу же не понравился. Как только они сели за столик, этот тип уставился на Ольгу и вот уже пять минут не спускает с нее тяжелого взгляда. Молодой время от времени отлучается на минуту и, возвратившись, услужливо наливает старшему полный фужер из графина.
В графине явно не вино и тем более не вода. Но хотя выпит залпом третий фужер, ни лицо, ни взгляд, уставленный на Ольгу, не меняются.
Наконец официант приносит какой-то гуляш и пустяковый графинчик вина Ольга рассчитала тютелька в тютельку.
И тут Валаамова ослица заговорила - не сводя с Ольги по-прежнему ничего не выражающего взгляда, он спрашивает ее: - Вы не снимаетесь в кино?
– Не снимается,- ответил Алексей.
Не обратив ни малейшего внимания на Алексея, тот снова повторил: - Вы не снимаетесь в кино?
– А что?
– заинтересованно откликнулась Ольга.
– Вы могли бы сниматься в кино,- тяжело сказал тот.