Смех, да и только!..
Шрифт:
В третьем акте, когда Аверин возвращается к Любаше, слабонервные зрительницы, не скрывая разочарования, плакали навзрыд.
Когда опустился занавес и в зале зажегся свет, к нам в ложу вошел режиссер.
— Ну, как вам наша Любаша? — интимно подмигивая, спросил он.
Умудренный опытом Василий Павлович сделал вид, что не расслышал вопроса. А мы — молодые и горячие — бросились в бой:
— Это ужасно!
— Это возмутительно! — кричал другой. — Неужели в театре не нашлось молодой симпатичной актрисы? Почему Любашу играет такая грымза? Где вы ее откопали? Кто эта актриса?..
Покрасневший как рак режиссер с трудом выдавил из себя три слова, от которых покраснели уже мы: «Это моя жена!»
Вот так мы завалили свой первый театральный экзамен. Завалили без права пересдачи.
Стоит нам только увидеть в каком-нибудь театре пожилую актрису, исполняющую роль молоденькой героини, мы, не дожидаясь вопроса главрежа, говорим: «Восхитительно! Какая актриса! Какое мастерство! Какое проникновение в образ! Вот у кого надо учиться молодежи! Правильно, что не дали эту роль какой-нибудь молоденькой вертихвостке! Загубила бы всю пьесу! Счастье, что у вас в театре есть такая актриса!..» Сияющий режиссер трясет нам руки и, застенчиво улыбаясь, переходит на интимный шепоток: «Между прочим, это моя жена…»
— Неужели! — как можно искренней восклицаем мы. — Что же вы сразу не сказали?! Скрывать такой талант!..
Вконец расчувствовавшийся режиссер заключает нас в объятия ц шестикратно целует (по три раза каждого).
Вот что значит дипломатический такт! И мужу приятно, и нам хорошо. Особенно если жена главного режиссера играет главную роль не в нашей пьесе.
«НЕКИЙ» ХАЗИН
Об Александре Абрамовиче Хазине мы узнали еще школьниками из печально знаменитого постановления ЦК КПСС о журналах «Звезда» и «Ленинград». Тогда единственно знакомой для нас фамилией в нем была фамилия Зощенко. Анну Ахматову, также обвиненную в отрыве от народа, мы попросту не знали (так учили тогда в школах — без Достоевского, без Платонова, без Ахматовой и многих других).
Хазин был назван в этом постановлении «неким». Его сатирический фельетон «Возвращение Онегина», в котором пушкинский герой прогуливался по Ленинграду, был по нынешним временам абсолютно безобидным. Не коррупция, не проституция, не наркомания волновали героя, а мелкие неурядицы быта: кто-то нахамил ему, кто-то спер в трамвае его перчатки… Но тогдашнего главного идеолога А. А. Жданова возмутило и это, тем более что совсем недавно он был «хозяином» города и уехал с повышением в Москву, считая, что оставляет его в идеальном порядке. «Некий» Хазин был заклеймен, разоблачен и отлучен от литературы. Остается загадкой для литературных следопытов, каким чудом не пострадал при этом Аркадий Райкин, с блеском исполнявший на эстраде этот фельетон.
Мы учили в школе это постановление (вместо стихов Ахматовой), и сдавали его при поступлении в вуз (вместо романов Достоевского), и не ведали, что судьба через несколько лет сведет нас с этим «неким» Хазиным, который вопреки постановлению окажется одним из самых честных, талантливых и идейных людей, встреченных нами на жизненном пути.
Было это в Саду Отдыха, куда мы, начинающие эстрадные авторы, принесли свои творения тогдашним звездам эстрады — П. Рудакову и В. Нечаеву.
Звезды приняли нас запросто, на садовой скамейке. Вдруг на аллее появился приземистый, рано поседевший мужчина и направился прямо к той скамье, где мы разложили свои эстрадные опусы. По тому, как быстро и почтительно вскочили со скамьи звезды, мы поняли, что это не просто очередной эстрадный автор, пришедший к ним на поклон. Он передал Рудакову и Нечаеву какие-то бумаги и, лукаво подмигнув нам, удалился со словами: «Не буду портить вам коммерцию…»
— Балашов! — сказали Рудаков и Нечаев, глядя ему вслед.
— Кто, кто? — спросили мы.
— Ну, Хазин… который в постановлении… Пишет для нас интермедии…
Только потом мы узнали, что Хазин после постановления ЦК вынужден был некоторое время писать под псевдонимом, чтобы не раздражать чиновников от культуры. Впрочем, что тут удивительного, если знаменитый Михаил Зощенко многие годы не мог публиковать свои рассказы, а существовал на переводы с финского языка!..
Александр Абрамович Хазин (а наши встречи с ним впоследствии стали постоянными) оказался веселым, остроумным собеседником, что в его положении «человека из постановления» было делом непростым. Непринужденная, веселая обстановка царила у него и в доме, где главенствовала его жена Тамара Вячеславовна Сезеневская, актриса Театра комедии. Вышла она за него замуж в те самые дни, когда он стал «неким» (поступок, заставляющий вспомнить жен-декабристок). Примечательно, что ближайшие друзья А. Хазина еще много лет после его смерти собирались отмечать его дни рождения. И это — в наше жестокое время, когда человека порою забывают на следующий день.
Гордимся, что рекомендацию о приеме в Союз писателей дал нам именно он. Подписывая ее, он лукаво усмехнулся: «А вы не боитесь, молодые люди, — ведь постановление обо мне еще не отменено?..»
Жил он в «писательском» доме на улице Братьев Васильевых, где внизу помещалось пошивочное ателье. Здесь некоторые нестандартные (по фигуре) писатели шили пальто и костюмы. Однажды, провожая его, мы пошутили: «Когда-нибудь этот дом украсит табличка: «Здесь шил и работал Хазин». Пошутив, мы как-то замялись — шутка получилась с «гробовым» оттенком. Заметив наше смущение, Халин сказал: «И меня эта пошивочная тоже наводит на грустные мысли. Когда я еще печатался под своей фамилией, один сверхбдительный редактор предложил 20 исправлений в моем стихотворном фельетоне из 16 строк, чтобы они устроили всех — и главного редактора, и его зама, и всю редколлегию. Знаете, что я ему сказал? Есть только один костюм, который впору и толстому, и тонкому, длинному и короткому. Но это — саван».
Хазин никогда не терял юмора и оптимизма. Едва только повеяло «оттепелью», он, битый-перебитый, организовал при Ленинградском Доме писателя сатирический альманах «Давайте не будем!», в чем ему активно помогали И. Меттер и Б. Реет. Этот альманах стал прародителем многочисленных «капустных» бригад, возникших впоследствии при домах творчества. На его спектакли, в которых играли ведущие актеры Театра комедии, попасть было труднее, чем сейчас на Хазанова или Пугачеву. Счастливцы рассказывали на следующий день о смелых остротах, о сценах, в которых разделывались «под орех» некомпетентные руководители. Вспоминается прекрасная пародийная сцена «Фигаро здесь, Фигаро там». Все узнавали в ней высокопоставленного чиновника от культуры В. Пименова, которого перебрасывали с одного руководящего поста на другой. Очень смешным был мини-балет «Родная зябь», высмеивавший лакировочные сельские романы. Хлеб-соль на сельской свадьбе вручали не молодоженам, а секретарю райкома, вокруг которого и танцевали все действующие лица. Уморительно веселой, была и сценка, в которой спорили между собой писатели и критики. Первые выходили с лукошками, напевая: «А мы прозу сеяли, сеяли…», а вторые, наступая на них, повторяли: «А мы прозу вытопчем, вытопчем!»
Мы уже писали о том, что волею судеб А. Хазин много работал для эстрады. Автор на эстраде, как правило, фигура безымянная— не только в силу своего бесправия, но и из-за удивительной похожести произведений разных авторов.
А вот Хазина на эстраде нельзя было спутать ни с кем. Его сцены и интермедии были написаны настоящим литературным языком, без скидок на жанр, а многие фразы афористичны, крылаты: «Не поймите меня правильно…», «Партия учит нас, что газы при нагревании расширяются…» — так выражается «деятель», руководящий наукой.
Это все из программы «Волшебники живут рядом», написанной им для Аркадия Райкина. Какое-то время он (как впоследствии и М. Жванецкий) был завлитом в театре. Райкин любил, чтобы не только волшебники, но и писатели были с ним рядом.
Авторитет Хазина на эстраде был очень высок. Его скетчей, интермедий, фельетонов добивались ведущие артисты эстрады, его назначали судить всевозможные конкурсы.
Однажды и мы попали с ним вместе в жюри какого-то эстрадного конкурса. В то время микрофоны не были еще в моде у певцов, а музыканты обходились без электроаппаратуры. И вот на сцену выходят музыканты, с головы до ног опутанные проводами. Они еще не успели подключить в электросеть свои инструменты, как Александр Абрамович громко, на весь зал, произнес: «Ансамбль имени ГОЭЛРО!»