Смех и смертный грех
Шрифт:
Следователю некуда было деваться. Лариса чистосердечно призналась, и следователь записал показания умирающей. Рядом с ним стоял Эдик, который и проследил, чтобы предсмертная исповедь Ларисы была запротоколирована слово в слово, как и следует по закону. Так что хотел того следователь или нет, но признательные показания Ларисы теперь были записаны по всей форме и должны были являться оправдательным приговором для Игоря.
А Лариса, уже впадая в забытье, продолжала твердить свое. Это она убила свою мать, потому что узнала правду о ней. Сознание у Ларисы путалось, но она продолжала
— Она мне не мать, она только моя сестра. Подлая, гадкая воровка! Она украла мое имя, украла деньги, украла жизнь! Я наказала ее, а теперь небо наказывает меня.
Поставив свою подпись, Лариса словно бы отрешилась от этого мира.
Но следователь, прощаясь с Ларисой, все же сказал ей:
— Не думайте, будто бы я не понимаю, что происходит. Вы пытаетесь выгородить своего сына.
— Игорь невиновен, — услышал он в ответ неистовый шепот умирающей. — Все сделала я.
— Да как же вы, если ваших следов на покойнице нет ни одного! — сердито произнес следователь.
Но Лариса уже вновь закрыла глаза. Ей не было больше дела до того, что происходит вокруг нее. Она исполнила то, что считала необходимым. И все разговоры для этой женщины, готовящейся встретиться с вечностью, были сейчас лишними.
Выйдя в коридор, следователь сказал Эдику:
— Вообще-то вы сами знаете, отпустить Игоря из-под ареста немедленно я не могу. Но учитывая обстоятельства… Я не чурбан и постараюсь дать ему шанс попрощаться с матерью. Видимо, она его очень любила.
— Очень.
Следователь снова вздохнул и сказал:
— Я ведь понимаю, зачем она написала это признание. Она только что подарила сыну вторую жизнь, может, хотя бы это заставит его раскаяться в содеянном.
И следователь ушел. А друзья остались, им хотелось побыть рядом с Ларисой до конца. Время шло, минуты складывались в часы. Наступила ночь. Состояние больной оставалось стабильно тяжелым. Внезапно Леся увидела в больничном коридоре знакомую фигуру, а когда та приблизилась, то и физиономию.
— Ой! — тихонько пискнула она. — Это же он!
— Кто?
— Ну… он.
И Леся тихонько кивнула в сторону упитанного толстячка, который важно шествовал по коридору, сжимая в руках чахлую гвоздичку.
— И что это за мужик? — спросил у нее Эдик. — Рожа какая-то неприятная.
Но Леся не успела ему ответить. Мужчина в этот момент остановился рядом с ними и спросил:
— Где тут палата номер пять?
В пятой палате лежала Лариса. И лежала она там в одиночестве. Разумеется, поняв, к кому идет этот типчик, Эдик немедленно насторожился.
Глядя на незнакомца в упор, он спросил у него:
— А зачем вам?
— Знакомая моя там лежит, — пояснил мужчина. — Лариса Завгородцева. Где она?
— Здесь, — со вздохом произнес Эдик. — Но она уже никого не узнает.
— Помирает, значит? Верно, мне внизу сказали? Состояние крайне тяжелое?
— Да.
— Надежды на выздоровление нет?
— Нет. Никакой.
Он ожидал, что мужчина как-то проявит свою скорбь. Но произошло нечто совсем иное.
— Вот ведь! — с досадой стукнул себя по колену толстячок. — Устроил свою личную жизнь, называется! А все Лариска! Заманила меня обещаниями, а сама помирать решила. Нет, ну надо же до чего мне всю жизнь с бабами не везет!
— Вы это о чем? — пораженно пробормотал Эдик. — Вы вообще кто?
— Дед Пихто! — грубо ответил ему мужик. — Хахаль я ейный! Ясно тебе? Сынка она от меня прижила. Да бабка, стерва, не позволяла нам с Лариской вместе жить. Дескать, рожей я не вышел. Да не рожа ей моя не понравилась, а что квартиры у меня собственной нет. Вот в чем вся заковыка!
— Значит, вы… вы давно знаете Ларису?
— Да уж немало. Все эти годы мы с ней тайком встречались. Сынок слабенький уродился, с астмой. Она мне часто плакалась. А я что? С меня не убудет, если про ее горькую жизнь послушаю. Сядем в кафе, она мне всего закажет и плачется. А я жую, как все прожую, прощаемся и до следующей встречи. Интеллигентно, мне нравилось. Кабы не бабка, я бы с Ларисой жить стал. А тут она мне около месяца назад вдруг говорит: если хочешь, вместе жить будем. Как же, говорю, а бабка? А она мне в ответ: мать скоро помрет, все ее добро мне и сыну нашему достанется. Втроем мы шикарно заживем, добра у старухи много.
— Так и сказала?
— Примерно. Может, слова и другие были, но суть я уловил верно.
— И вы согласились?
— А чего бы и нет? Лариса мне всегда сильно нравилась. Только жилья у нее своего не было, да и зарабатывала мало, вот что плохо. Поэтому я со своей бабой жил. Та пусть и дура, и уродина жирная, зато с квартирой. Но коли у Лариски своя жилплощадь бы появилась, то я завсегда к ней со всей душой.
Леся смотрела на этого типа, назвавшегося отцом Игоря, и понимала, что он ей отвратителен. Так вот в кого Игорь пошел такой мерзкий и подлый! В этого типа! На жилплощадь Ларисы он, видите ли, клюнул! Гад какой!
Но финал выступления этого типа был еще впереди.
— А теперь я со своей бабой пересрался, заявил ей, что ухожу. И что! Лариска помирать вздумала!
— Но вы ведь видели, что Ларисе стало плохо еще на острове. Зачем же сжигали мосты?
— Так я думал — отлежится чуток и дальше нормальная опять будет. Она ведь молодая еще баба, меня на два года младше. Это что же получается, и я тоже могу… как она?
В голосе мужчины прозвучал лишь страх за свое собственное благополучие и никакого сочувствия к состоянию Ларисы. Большего эгоиста Лесе в своей жизни видеть не доводилось. А ведь Лариса, похоже, сильно любила этого типа. Ее последний подарок — красивый золотой крест с перегородчатой эмалью до сих пор был на шее у этого мужчины.
— Ну, ладно, коли помирает, тогда чего мне тут… Пойду я!
— И вы даже не хотите заглянуть к Ларисе?
Мужчина, который уже шагнул прочь, остановился:
— А зачем?
— Проститься.
— Нет, не хочу, — решительно заявил этот субъект. — Одно расстройство от таких прощаний, а мне расстраиваться совершенно ни к чему. Мне еще с бабой моей объясняться. Да ладно, небось не впервой, совру ей что-нибудь. Она дура, всему поверит.
И ушел. И чахлую гвоздичку и ту забрал с собой. Наверное, хотел подарить той женщине, с которой намеревался мириться.