Смена формата. Как справиться с решением самых запутанных мировых проблем

Сандермоен Анна

Майкл Льюис в своей статье, вышедшей в New York Times в 1999 году, отмечал, что самой распространенной формой потребительской активности среди «молодых профессоров» LTCM было реинвестирование своих бонусов в улучшение своей модели. Другими словами, высшей наградой для них была точность их интеллектуальных опытов. Это были одни из самых консервативных экономистов и ученых своего времени. И у них было все необходимое для принятия правильных решений. «Когда им задавали простой вопрос, – писал Льюис, – то прежде чем ответить, они обдумывали его восемь месяцев, и их ответ всегда был настолько сложен, что все сразу начинали сожалеть, что вообще спросили». И хотя сами они в определенной степени были эмоционально уязвимы

и не чужды чисто человеческих ошибок, их модели были спроектированы так, чтобы всего этого успешно избежать. И требует некоторого прояснения, почему же на деле они свои задачи с треском провалили. Чтобы решить эту головоломку, давайте совершим путешествие во времени – отправимся на 50 лет назад.

В 1950-е годы, пытаясь понять логику принятия людьми решений, и таких простых, как покупка еды в супермаркете, и таких сложных, как покупка акций на фондовой бирже, экономисты пользовались моделью, получившей название «голубиной задачи». Это был эксперимент с голубем, предполагавший ряд поощрений и наказаний. Когда голубь правильно выполнял задание, его поощряли кормом. Когда же он выполнял задание неверно, он получал удар электрическим током. Заключение, сделанное на основе голубиного ребуса, состояло в том, что голуби стремились оптимизировать результаты, реагируя на метод кнута и пряника. Они старались максимизировать приобретения и минимизировать свои потери. Иными словами, голубь показал себя совершенно разумным существом.

Во время «холодной войны» растянувшейся на всю вторую половину ХХ века, ключевым политическим лейтмотивом стал вопрос эффективной организации человеческого общества. Вопрос был прост. Подобны ли люди голубям? Следует ли считать, что люди рациональны и способны оптимально распоряжаться своими ресурсами в условиях рыночной экономики? Или все же безопаснее в вопросах производства и распределения полагаться на патерналистское государство?

Так каков же ответ? В значительной степени люди все же рациональны. Как бы невероятно это ни звучало, но общество, управляемое системой поощрений и наказаний, в конце концов пришло к более справедливому распределению ресурсов, нежели социалистическое общество под началом благодушного диктата. Поскольку люди – существа рациональные, они вполне способны делать выбор в условиях рынка, оптимизирующий их социальные выгоды, будь то поиск подходящего партнера для брака или покупка модной одежды. В конечном итоге, практически каждый улучшает свою жизнь.

Но тут есть небольшая ловушка. В суждении, уподобляющем людей голубям, не учитывается возможность возникновения случайных и труднопрогнозируемых моментов, когда люди рассуждают из рук вон плохо. Если люди такие умные, то отчего же их суждения порой столь глупы? Если люди всегда совершают оптимальный выбор, то почему уровень разводов столь высок? Если свой выбор мы всегда совершаем в своих интересах, то почему же у некоторых людей столь ужасный вкус в одежде? Пример с LTCM из этой же серии. Потеря 4,6 миллиардов долларов за четыре месяца не входит ни в чьи интересы, и все же, когда дело касается подобных ошибок, история имеет тенденцию повторяться. Ясно, что что-то здесь не так.

Самым простым способом разрешения возникшего противоречия было бы объявить исходное положение ложным: люди, на самом деле, существа иррациональные. Лучший вариант решения был дан Гербом Саймоном, экономистом из университета Карнеги-Меллона. Саймон посвятил свою профессиональную жизнь разрешению головоломки: отчего люди, будучи, в принципе, существами рациональными, время от времени принимают решения, идущие вразрез с их долгосрочными интересами. Современник легендарных апологетов свободного рынка Милтона Фридмана и Гари Беккера, Саймон посвятил свою нобелевскую лекцию, прочитанную им в 1978 году, объяснению того, почему их теория рационального выбора не дает исчерпывающего объяснения реальности. Как и голубиный ребус, теория рационального выбора исходила из тезиса, что люди прекрасно и без посторонней помощи справляются

с задачей определения своих наилучших интересов. Следствием подобного подхода будет следующая мысль: от того, что люди действуют в своих лучших интересах, выигрывает общество в целом. Идея Саймона заключалась в том, что мир все же устроен несколько более сложно.

В самом начале своей речи в Стокгольме Саймон привлек внимание аудитории к словам великого экономиста XIX века Альфреда Маршалла. Маршалл когда-то заметил следующее: «Экономическая наука… лишь отчасти занимается изучением благосостояния; другая же и более важная ее часть посвящена изучению человека». Далее Саймон говорил о том, что важным упущением экономической теории Фридмана и Беккера можно считать пренебрежение человеческой психологией. Свою теорию они писали о homo economicus, а ей явно недоставало главы о homo sapiens.

Именно эта «sapiens», или «разумная» часть теории Герба Саймона, и была важной. Саймон получил Нобелевскую премию вовсе не за доказательство иррациональности человечества. В конце концов, и неврологи, и психологи повсеместно опровергали этот подход. Сам факт того, что человечество смогло выжить в течение многих тысячелетий, выступал доказательством его исключительной рациональности. И такой рациональной задачей было для него самосохранение. Люди веками справлялись со сложнейшей задачей по обеспечению безопасности и удовлетворению своих материальных интересов. Проблема, как доказывал Саймон, сводилась к тому, как люди мотивировали свои решения при оценке краткосрочных событий.

Теория Саймона получила название «ограниченной рациональности». Ее центральным тезисом было утверждение, что, хоть человек и является рациональным по своей природе, он склонен видеть мир сквозь определенные «шоры». Наша способность принимать решения существует в рамках заданных границ. Границы эти устанавливают диапазон непосредственно наблюдаемого нами мира в некоторый момент времени, набор «горизонтов» восприятия, которые мы можем рассматривать, объем нашей памяти, широту охвата нашего опыта и пр. Эти границы означают то, что человек склонен решать сложные проблемы посредством разделения их на такие части, с которыми можно легко справиться. Использование таких интеллектуальных приемов предполагало необходимость отброса огромного количества информации. Целые огромные области мира оказывались «за кадром».

Подарив миру идею ограниченной рациональности, Саймон предоставил возможность другим заняться ее дальнейшим развитием в практических экспериментах. Ближе к концу своей речи 1978 года Саймон обратился к двум подававшим большие надежды когнитивным психологам – Амосу Тверски из Стенфордского университета и Даниелу Канеману из Еврейского университета (с ними мы уже встречались). Они, работая в том же направлении, уже получили некоторые результаты. Тверски и Канеман провели ряд социальных экспериментов, нацеленных на дальнейшую детальную разработку и проверку теории Саймона.

В 2002 году Канеман был удостоен Нобелевской премии за его вклад в развитие новой области исследований, получившей название поведенческой (бихевиористской) экономики. Специалисты, работавшие в этой области в 1980-е и 1990-е годы, длительное время наблюдали за миром финансов. И случай с брокерами фонда LTCM, которые зациклились на частных наборах данных, упустив из виду более значимые исторические тренды, стал как раз таким достойным изучения кейсом.

2.

Крах LTCM показал, что некоторые хорошо оплачиваемые банкиры с Уолл-стрит смотрели на мир сквозь увеличительное стекло. Пока ничего удивительного. Но основная идея, ставшая фундаментом такой зарождающейся научной дисциплины, как поведенческая экономика, заключалась в том, что в ловушку увеличительного стекла попадают не только банкиры с Уолл-стрит. В нее попадает каждый из нас. Пожалуй, лучше разобраться на примерах.