Смерш в бою
Шрифт:
— Ну, тогда проходите, проходите на кухню, — вдруг смягчился и даже несколько заторопился в приглашении гостей Филатов.
В крохотной кухоньке с плитой и умывальником он отодвинул столик от окна, занавешенного плотной зеленоватой тюлевой занавеской, и поставил его посреди комнатушки. У плиты на стенке висели в пропилах деревянной полочки до полутора десятка самодельных кухонных и для других целей ножей, — разной формы, длины и заточки. Все они блестели от полировки.
— Сколько же вы тратите время на шлифовку?
— Дней двадцать о лоскут шинельной шерсти с добавлением пасты для шлифовки.
Оператор Павел Колесник принялся снимать эту реликвию самодельных ножей с разнообразными рукоятками и банку с лучинами.
— Зачем
— Это не сосновые, а осиновые. Спички делают только из двух пород дерева, — тополя и осины. Они горят ровным пламенем. Я поджигаю ими конфорки газовой плиты — экономлю на спичках. Сейчас все дорожает, а пенсия моя стоит на месте — два кусочка. По моим меркам, приличная. Мне хватает, потому что овощи все свои: от капусты до картофеля. В этот ряд входят свекла и укроп, помидоры и фасоль, тыква и горох.
— Не охотитесь? — кто-то задал и такой вопрос.
— Нет, ненавижу охоту — это трусливое убийство, ибо дичь, птица или зверь, не может защищаться.
— Значит, вы настоящий землероб, — восхитился Андрей Суханов.
— Такой, как все, кто работает на земле. Ну, хватит кушать слова, вы с дороги, я сейчас вскипячу воды и приготовлю чая, заваренного на травах, которые собираю.
Я выложил на стол коробку конфет, предусмотрительно захваченную в Москве.
— Это для чая.
— Спасибо.
Он тут же на всю съемочную бригаду в четыре человека принес табуретки, поставил на стол банку меду и разлил действительно ароматный напиток. Разговор сначала никак не клеился, и мы решили начать с отвлеченной, но приятной ему темы — огорода. Как только зашел разговор о своем кормильце, хозяин преобразился.
— Давайте, я очень прошу, хоть на минутку выйдем, я покажу грядки, — заторопился почти семидесятилетний Филатов. — Дом я купил сразу же после отсидки, по приезде сюда. Не мог же я жить в Москве с таким позорным клеймом. Никто бы на работу не взял. Неприятно было жене, дочери и сыну. И подался я на родину в одном костюмчике. Все оставил семье. Дал себе обет — помощи просить ни у кого не буду, да и понимал, — навряд ли кто бы ее мне оказал. Уповать надо было только на свои силы — я же не белоручка, берегущий чистоту своих манжет. Стал постепенно обрабатывать огород самодельным инвентарем — денег на покупку заводского не было. Посадил картошку, фасоль, помидоры, свеклу, укроп, морковь… От огурцов отказался — зубов нет. Оборудовал подвал. Тяжело было пережить первую зиму, а потом приспособился, и можно было не бояться умереть с голоду. Я огороду помог, а он мне. С сорной травой воевал ежедневно, давал и даю ей постоянный бой, и она отступила. Видите, какая чистота на грядках! В таком состоянии они каждый сезон.
Действительно, на грядках ни одного сорняка, он за ними охотится с раннего утра и до позднего вечера нехитрым изобретением — «ковырятелем», так он назвал инструмент, изготовленный из рессорного обломка…
И все же, когда Филатов понял, что к нему приехали не бередить раны, не спрашивать о том, что ему неприятно, не перебирать грязное белье, он неожиданно сам заговорил о своем прошлом.
— Когда суд меня приговорил к «вышке» — расстрелу, то на второй день ко мне в камеру вошел неизвестный человек, — откровенничал вчерашний шпион. — Незнакомец представился сотрудником аппарата Ю. В. Андропова. Он похвалил меня, что благодаря моему сотрудничеству с органами КГБ были пойманы с поличным американские разведчики (супруги Винсент и Бекки Крокет. — А.Т.), а потом успокоил словами — вы расстреляны не будете.
Но все равно год и два месяца я просидел в одиночной камере — камере смертников. Это были самые страшные дни в моей жизни. Обыкновенно люди боятся смерти, а я боялся так жить. Время словно остановилось тогда для меня. От каждого шороха, от любого шага по коридору надзирателя я вздрагивал, — думал,
Что касается разоблачения — то военные контрразведчики и другие чекисты сделали все грамотно. Признаюсь честно, — я на них не в обиде. Работа есть работа. На их месте я так же бы поступил, — тут уже включается рубильник служебного долга.
В лагере жил отдельно от осужденных за уголовные преступления. Рядом были разные сидельцы: бандеровцы, диссиденты, чиновники, проштрафившиеся менты и подобные мне типы…
После освобождения из заключения заходил в американское посольство. Попросился встретиться с резидентом ЦРУ в Москве. Вышел ко мне заместитель, фамилию уже запамятовал. Я ему и говорю, помогите материально, я гол, как сокол. Из-за ваших стараний пришлось отсидеть почти пятнадцать лет. Он заметил, что я, мол, не гражданин США, а потому мне ничего не полагается. Тогда я спросил его о накопленной моей валюте в иностранном банке за время активной работы. Ведь «янки» обещали, что на мой счет будет «капать» по шестьсот — восемьсот долларов в месяц. Церэушник мне на это ответил, что Америка ему ничего не должна. Видно, догадались, что при моем участии завалили разведчика ЦРУ на Костомаровской набережной. Не простили, а может, это у них правило. Слышал не единожды, они то же самое говорили и другим провалившимся агентам.
Я вынес из общения с ними, что этот заморский народец жадноват по своей ментальности. Ради денег он готов на все, баксы для американца — это путеводитель по жизни. А те, кто считает, что деньги — это все, без сомнения, готовы на все ради денег. Одним словом, деньги — хороший слуга, но плохой хозяин. Если много денег — не радуйся, если мало — не горюй. У меня было первое и второе…
— Как живете с селянами? Вас они не обижают? — спрашиваю его.
— Нет, это же не город, живу мирно. Тут нет разгула преступности. Максимум — пьяный мордобой из-за пустяковой ссоры или из-за девчат. Со всеми селянами дружу. Часто хожу к местному кузнецу отковать какую-то железяку, нужную для огородного инвентаря или очередного ножа.
— А зачем окна, выходящие на улицу, забиты ставнями из кровельного шифера?
— От лишних глаз, света и шума. Мне неприятен яркий свет, он меня раздражает. Отвык я от него за время тюремного прозябания — я же был «кротом». Достаточно света при моем общении с природой. Я каждый день выхаживаю примерно по 10 километров. К сестре, живущей в родном селе, хожу пешком.
— Далеко малая родина? — поинтересовался я.
— Тридцать километров.
— Тридцать???
— Туда и через пару дней назад, а то и в тот же день. Шесть часов на весь путь. Поэтому у меня нет живота-пузыря, какие носят сегодня даже молодые мужчины. До сих пор лазаю по деревьям, — собираю ведь липовый цвет, а он растет не низко — высоко на ветках крупных деревьев. Как только пчела полетела к липе, значит, появился в цветке нектар. Это сигнал, надо собирать липовый цвет. Зимой как хорошо выпить чая с такой заваркой.
Потом наш коллега-водитель, не раз бывавший у отшельника, завел разговор о крепком напитке, настоянном на травах, которым он его угощал в прошлом году. Филатов предложил попробовать местного самогона, настоянного на травяном сборе. Он поставил четыре маленьких стопки, налил в них не более 30 граммов из старой бутылки своей крепкой настойки и заметил:
— Пью по тридцать грамм каждый день — для здоровья. От этой дозы никогда не сопьешься, а польза есть. Появляется деловой настрой на любую физическую работу. Она в моих условиях основная. А на старость порой приходится злиться не потому, что старею, а потому что не телом, а душой ощущаю себе молодым.