Смерть белой мыши
Шрифт:
Я закрыл кран, вытащил пробку и стянул с трубы полотенцесушителя большое махровое полотенце. Накрыть им Ольгу было легко, но вот вытащить ее из ванной… Правильно говорят, что живой вес легче. Я уперся коленями в стенку ванны, просунул руки под руки и под колени и с медленным, но неуклонным усилием штангиста, отрывающего от земли центнер железа, дотянул тело до края ванной. Уф! Я боялся, что у меня что-то разомкнется в пояснице, но болели только точки опоры — колени. Смешно? Попробуйте как-нибудь сами.
Я перевел дух и подхватил Ольгу поудобнее. Она не проснулась, только что-то промычала. Я отнес ее в спальню, большую часть которой занимала широкая двуспальная кровать —
Ольга приоткрыла один глаз.
— Уже утро? — прошептала она непослушными губами. У нее на висках оставались хлопья пены.
— Спи, Афродита, — сказал любитель греческой мифологии и классической живописи, накрывая ее одеялом.
Самому мне спать не хотелось. Какой зверь будет стремиться найти себе уютное место под кустом, когда за ним гонится свора гончих? Я вернулся в гостиную. Рубашка и джинсы на мне были мокрыми, но что с этим поделаешь? Я сел в кресло и шумно вздохнул, вернее, выдохнул. Игуана повернула ко мне голову с немигающим взглядом и застыла в новой позе.
8
Как всегда, когда я оказывался в трудном положении, мысли понесли меня к дому. У Антея для подзарядки была вся земля, мне, совсем не титану, достаточно было одной квартиры на Манхэттене, напротив Центрального парка. Да-да, хочу ли я этого или нет, мой дом уже давно не двухкомнатная квартира на Маросейке, в которой я вырос и где сейчас живут чужие люди, и не дача в закрытом поселке в Жуковке, в которой стареет моя мама и где я провожу пару-тройку дней в году.
Я вспомнил, как мы с Джессикой впервые оказались в лабиринте коридоров восемнадцатиэтажного Дома на 86-й Восточной улице, в двух шагах от музея Метрополитен. И вспомнил с улыбкой, как мы жили до этого.
Наш роман начался на Новый, 1985 год. Я видел в этом знак — с моей первой женой, Ритой, мы познакомились в Москве на праздновании наступающего 1976 года. Но к тому времени Риты с детьми уже почти год не было в живых, и почти то же самое я мог бы сказать о себе. Меня несколько недель глушили лекарствами в психушке, а потом я и без них несколько месяцев чувствовал себя овощем на грядке. Я переехал из Сан-Франциско в Нью-Йорк, друзей у меня не было, Контора оставила меня в покое — меня вся жизнь оставила в покое. Потом — я уже рассказывал эту историю — появился Эд, за ним — Пэгги и, наконец, Джессика. То есть хронологически Джессика возникла раньше, чем Пэгги, только оживать я стал после Пэгги и запомнил поэтому все в таком порядке. А в тот предновогодний день на Ниагарском водопаде я обнаружил, что люблю Джессику, и вцепился в нее с отчаянием человека, спокойно идущего ко дну и вдруг понявшего, что хочет жить.
Я жил на Манхэттене, в самом его сердце, на 36-й улице между 5-й и 6-й авеню. В двух шагах от моего дома был Бродвей и Геральд-сквер, в трех — универсальный магазин «Мейсис», если идти направо, и Эмпайр-Стейт-билдинг, если идти налево. Шикарный квартал? Это была помойка! Мусорные контейнеры, из которых весело летели по ветру обрывки газет и целлофановые пакеты, мрачное пятиэтажное здание с заколоченными окнами напротив, лязгавшие всю ночь запорами и рычавшие моторами грузовички в гараже слева, торговцы наркотиками на Геральд-сквер, к которым зловонными ручейками стекались со всей округи доходяги с остановившимся взглядом, не снимавшие пальто даже летом.
Моя квартира была под стать району. Назвать это жильем было сложно. Я снимал узкое, как кусок коридора, пространство,
Я сомневаюсь, что Джессике доводилось когда-либо просто заходить в такое жилище. Ее отец, как я уже говорил, был профессором Гарварда, мать — художницей. Она выросла между пятикомнатной квартирой в Кембридже, штат Массачусетс, то есть фактически в Бостоне, и двумя, на выбор, домами в Хайаннис-порте, в которых жили ее родители после развода. Ее не менее благополучные друзья, даже если и покуривали травку, тоже обитали не в трущобах. Представляю себе ее впечатления, когда в первую же неделю нашего бурного романа мы пришли ночевать ко мне.
Унитаз тек, образуя неумолимый ржавый ручеек посередине. Зеркало над узкой фаянсовой полочкой, на которой с трудом помещались зубная щетка, паста и безопасная бритва, по краям и на уровне левого уха разъедали язвы. Таким же абстрактным разрастающимся рисунком облупилась и эмаль на поддоне душа, который тек тонкой струйкой из самой головки, но зато гейзером поливал все вокруг в месте, где к ней крепился шланг.
На кухне чернела некогда белая двухконфорочная плита, которую я не сумел отчистить, и желтел местами начавший ржаветь крошечный холодильник, в дверце которого помещалось лишь три пол-литровые бутылки кока-колы. Я привожу этот факт в качестве сравнения — обычно холодильник был так же пуст, как в день, когда его собрали. В комнате стояли металлическая кровать с панцирной сеткой, три книжных стеллажа, найденные мной на помойке на соседней улице, и тумбочка оттуда же, служившая мне письменным столом.
Конечно же, я не собирался приводить туда девушку, в которую был влюблен, как подросток. Джессике было лишь восемнадцать, все, что она знала о жизни, не выходило за рамки если не богатства, то по крайней мере пристойного достатка. Но нашему бурному, как Ниагарский водопад, роману было три дня, каникулы закончились, и мы вернулись в Нью-Йорк. Я собирался снять номер в двух кварталах от дома в гостинице, которая, судя по облику здания, была мне по карману. Я бы и сам мог жить в более приличном месте — небольшой капитал, оставленный мне Конторой, это пока позволял. Но мне было все равно: где жить, на что и для чего. С появлением Джессики — я это уже осознавал — всему этому предстояло измениться.
Мы приехали в Нью-Йорк на автобусе во второй половине дня, пообедали в китайском ресторане и купили фруктов и бутылку белого вина на вечер. Джессика была уверена, что мы пойдем ко мне. Я же все это время был раздираем двумя разнонаправленными стремлениями: как можно скорее оказаться наедине с девушкой, открывшей во мне вулкан страсти, и оттянуть этот момент, если все же обстоятельства сложатся так, что нам придется пойти ко мне.
— Мне кажется, будет лучше, если мы пойдем в гостиницу, — сказал я, когда мы вышли на улицу.
— Почему не к тебе? — спросила Джессика. Она была в том возрасте и в том обычном для ее лет настроении, когда все в радость.
— Мой дом меньше всего похож на любовное гнездышко, — сказал я, не переставая мять в своем кармане маленькую руку Джессики в вязаной рукавичке. Холодно было так, что изо рта шел пар.
— Я хочу к тебе. Мне надоело проводить время среди чужих вещей.
В Ниагара-Фоллз мы жили в четырехзвездочном отеле с полным пансионом.
— Зато это было жилое помещение, — возразил я.