Смерть бродит по лесу

Хейр Сирил

— Надеюсь, вы понимаете, — сказал Макуильям, — что ни мистер Тримбл, ни я ни малейшего понятия не имеем, к чему вы клоните?

— Разве? Прошу меня простить. Я так давно имею дело с этой странной ситуацией, что стал воспринимать ее как данность. Тогда вот вам история в двух словах. Много лет назад, когда они только поженились, мистер Порфир завел привычку отдавать свои сбережения на сохранение жене. Она была бережливой и недалекой в той же мере, в какой была — как вы согласитесь — хорошей. Он же был мотом и умницей, раз уж мы взялись давать нравственные оценки. Такой брак, сказали бы вы, долго не длится. Союз сердец не выдержал, а вот юридический устоял. Во-первых, миссис Порфир была не из тех, кто способен

даже подумать о разводе. Во-вторых, их брак вполне устраивал Порфира. Он знал, что у его жены переразвитая совесть, и бессовестно этим пользовался. Еще долгое время после того, как они расстались, он продолжал переводить на нее все деньги, которые мог уделить от своих непосредственных нужд, в твердой уверенности, что по своей упрямой лояльности она ни пенни из них не тронет. Когда бы он ни пожелал, они были в его распоряжении. Суперинтендант считает, что эта внушительная кубышка принадлежала мистеру Порфиру. Я должен его поправить — формально не принадлежала. Тем не менее сама миссис Порфир с ним бы согласилась. Я раз за разом объяснял ей положение вещей, но ничто не могло подвигнуть ее распорядиться хотя бы пенни. В ее глазах это были его деньги, и когда они ему требовались, он просто за ними приходил. Сказочно, верно? Знаю, нехорошо называть даму коровой, но именно ею она являлась — его дойной коровой.

Стряхнув пепел с сигары, мистер Пейн встал.

— Ну вот, собственно, и все, что я мог вам рассказать. Кстати, это чем-то поможет в вашем расследовании?

Макуильям глянул на Тримбла.

— Что скажете, суперинтендант?

— Я бы сказал, да, сэр, — ответил Тримбл. — Если попал в точку с догадкой, какая у меня возникла по ходу вашего рассказа, мистер Пейн.

Мистер Пейн снова посмотрел на часы.

— Мне правда пора ехать, — сказал он. — Но что у вас за догадка?

— Что мистер Порфир, расставшись с женой, сменил фамилию.

— О Господи, ну конечно! Мне следовало об этом упомянуть. Вы совершенно правы. Разумеется, это было много лет назад. Она отказалась последовать его примеру. Ее довод я так и не понял, но основывался он на каких-то религиозных соображениях — она даже цитировала какой-то текст. Если смогу разыскать письмо, которое она написала мне по этому поводу, сообщу, какой именно, если, конечно, вам интересно.

— И фамилия его стала Пурпур, — продолжил Тримбл, пока мистер Пейн шел к двери.

— Естественно, — бросил через плечо мистер Пейн. — Переход от Порфира к Пурпуру более чем очевиден. Доброй ночи, мой дорогой главный констебль, и еще раз спасибо за ваше очаровательное гостеприимство.

Они вышли за мистером Пейном в коридор. Макуильям подал ему пальто.

— Она составила завещание в его пользу? — спросил суперинтендант.

— О Господи, да. — Мистер Пейн потянулся за перчатками и шляпой. — Все до единого пенни. Чего еще можно ожидать?

Главный констебль распахнул перед ним дверь, и его гость энергично вышел на улицу, где стоял во всем своем блеске новый «фенвик-твенти». Уставший, но неуемный Тримбл последовал за ним.

— Если миссис Порфир была такой хорошей женщиной, — спросил он, обращаясь к широкой спине мистера Пейна, — почему помогала мужу облапошивать кредиторов? Она не могла не знать...

Мистер Пейн нырнул в свою машину, нажал стартер, и мотор ожил. Потом он опустил стекло и высунул голову.

— Простите, что так убегаю, — сказал он, — но если не просплю восемь часов кряду, мне конец, полный конец. А завтра надо встать пораньше, у меня встреча с брокером, так что времени в обрез. Вы совершенно правы относительно кредиторов, но, как я и говорил, кое в чем она была очень глупой женщиной. Сомневаюсь, что она вообще понимала, что происходит, даже когда Пурпур объявил себя банкротом и отправился в тюрьму. — Он включил фары. — Кстати, когда вы об этом заговорили, я вспомнил. Похоже, что-то открыло ей глаза незадолго до смерти. Не далее как позавчера я получил от нее письмо. Возможно, оно вас заинтересует. Перешлю его вам, как только попаду в контору. Доброй ночи!

Машина тронулась и набрала скорость. Тримбл смотрел вслед огням задних фар, пока они не исчезли за собором. Теперь, когда мистер Пейн уехал, наступила внезапная, благословенная тишина.

Глава шестнадцатая ПРОГУЛКА ПОСЛЕ СЛУЖБЫ

— Такой чудесный день, леди Ферлонг. Я, право, предпочитаю пройтись, — сказал Петтигрю. — Но все равно большое спасибо.

Утренняя служба в церкви Тисбери только что закончилась. Количество присутствовавшей на ней паствы сулило внушительную сумму пасхальных пожертвований. Петтигрю и его жена как раз выходили из ограды церкви, когда к ним обратилась леди Ферлонг, предложив их подвезти.

— А вы ведь поедете, правда, Элеанор? — осведомилась она. — Уверена, вы, как и я, не любите беспричинных прогулок. А кроме того, это даст нам шанс поговорить про женский институт. Нас ждут некоторые затруднения, ведь бедная миссис Порфир...

Бросив на мужа взгляд, полный горького упрека. Элеанор позволила увести себя к машине. Предложение леди Ферлонг слишком уж походило на приказ, чтобы его легко было отклонить. Кроме того, обращение «Элеанор» на глазах у всех прихожан Тисбери! Петтигрю чувствовал, что его жена удостоилась публичного признания, и, провожая дам к машине, спросил себя, хватит ли у Элеанор храбрости называть свою внушительную покровительницу Пруденс. Ради того, чтобы это узнать, стоило бы даже с ними прокатиться.

Свернув с шоссе, Петтигрю начал искренне радоваться прогулке. Он не слишком спешил. Элеанор, виновато подумал он, приедет быстро, и у нее будет достаточно времени приготовить все для ленча без его помощи. А потому выбрал малолюдную тропинку, которая, огибая Тисовый холм внизу склона, выведет его опять на шоссе возле отеля «У тиса». Ему встретились несколько решительного вида любителей пеших прогулок, а однажды его обогнала вереница нечесаных и неопрятных кляч из местной конюшни, где сдавали внаем лошадей, в остальном же на тропинке было блаженно пусто, и он был предоставлен самому себе, пока, свернув за поворот, не увидел идущую в том же направлении, что и он, худощавую юношескую фигуру, которая показалась ему знакомой.

Петтигрю двигался степенным шагом уже немолодого джентльмена в не лучшей своей форме, но быстро нагнал мальчика и тут вспомнил, где его видел: утром он сидел в церкви впереди него. А еще ему пришло в голову, что парнишке его лет этот пологий склон дается слишком уж тяжело. Понурив голову и плечи, он почти волочил ноги и петлял от одного края тропы к другому. Подобно любому человеку средних лет, не слишком энергичному в юности, Петтигрю был склонен критиковать молодых людей, которые не держат спину прямо. Неплохо бы ему подтянуться, перед тем как его призовут в армию, размышлял он. Хороший сержант основательно ему задал бы!

Поравнявшись с ним, он сам непроизвольно распрямил плечи и ускорил шаг почти до военного. Юноша посторонился, чтобы его пропустить, и Петтигрю смог заглянуть ему в лицо. Выражение его просто потрясло. Редко ему выпадало видеть на чьем-либо лице любого возраста такое полнейшее уныние.

Петтигрю был человеком добросердечным, и первым его порывом было уйти поскорее и дать страдальцу предаваться своему несчастью, каким бы оно ни было, без назойливого вмешательства ближнего. Но, обгоняя, он поймал безошибочно молящий взгляд — парнишка был не только несчастен, но и одинок. Петтигрю помедлил, мысленно обругав себя неисправимым сентиментальным стариком, и сказал бодро: