Смерть бродит по лесу
Шрифт:
— Тогда как свидетель вы не годитесь.
Пурпур дружелюбно улыбнулся.
— К стыду моему, я проглядел этот важный момент, — сказал он. — Возможно ли перенести разбирательство, чтобы я смог дать показания?
— Определенно нет.
— Я в ваших руках, сэр. В таком случае мне больше нечего сказать, разве только еще раз просить принять мои извинения.
И на этом, как с легким изумлением вспоминал позднее Петтигрю, экстраординарное происшествие завершилось. Меррет возобновил дачу показаний, они были усердно записаны и засвидетельствованы, и дознание было официально отложено. Приличия были прекраснейшим образом соблюдены.
Коронер объявил заседание закрытым, собрал свои бумаги и вышел из зала. Прочие официальные лица потянулись следом. Публика уважительно стояла, пока они не прошли мимо. Затем последовали звуки отодвигаемых по деревянному полу стульев и скамей, надевание пальто и шляп, негромкие разговоры, приглушенные до полушепота, к которым жители Тисбери прибегают в общественных местах. Все они, каждый мужчина и каждая женщина, только что стали свидетелями величайшего события в их жизни, но по их поведению никто об этом не догадался бы. Очень медленно и спокойно они начали выходить, хотя путь к дверям им преградили газетчики, ринувшиеся за коронером и следовавшей за ним маленькой процессией.
Но гнались они, разумеется, не за коронером. Группу, перед которой жители деревни вежливо расступились, замыкал констебль Меррет, чья широкая спина эффективно блокировала любую попытку обогнать его в узком проходе между скамьями. Перед ним и сразу за коронером шел главный констебль. А между главным констеблем и Мерретом шли бок о бок, почти как старые друзья, суперинтендант Тримбл и Хамфри Пурпур. Все было проделано так незаметно, так естественно, что казалось отрепетированным. К тому времени, когда первый жадный репортер выбрался на улицу, дверца ожидавшей у входа полицейской машины уже закрылась. Поэтому фраза, которую на следующее утро прочитали за завтраком пять миллионов англичан, могла быть только такой: «Мистера Пурпура пригласили сопроводить полицейских в участок, и мистер Пурпур решил воспользоваться приглашением».
В медленно двигавшейся очереди на выход из зала Петтигрю оказался рядом с Годфри Рэнсомом.
— Полагаю, это решило ваши проблемы, — шепнул он.
Юноша уныло кивнул:
— В каком-то смысле да, сэр. Но разве не поставило новые?
Петтигрю дал себе время подумать. Потом, когда они были уже на улице, он повернулся к Годфри и с бодрой решимостью сказал:
— Самая главная моя проблема в том, что у меня есть газон, который срочно нужно подстричь, и масса сорняков, которые нужно повыдергать из цветочного бордюра. Прописывать лекарства другим всегда легко, поэтому я определил, что лучшее для вас сейчас — толика здорового физического труда. Готов предоставить вам его, если решите пойти ко мне, а вдобавок еще ленч и столько выпивки, сколько в вас поместится. Что скажете?
— Спасибо, сэр. Я согласен.
Они двинулись вместе, с трудом пробираясь через группы бурно сплетничающих жителей Тисбери. По обрывкам разговоров, какие они уловили, нетрудно было догадается об обшей реакции на утренние события. Двуличность миссис Порфир, скрывавшей существование мужа, с пылом осуждалась всеми
В последнем пункте деревня была несправедлива к властям. Когда полицейская машина въезжала в Маркгемптон, Пурпур прервал молчание, которое хранил до тех пор, спросив с обычной своей дружелюбной вежливостью, удобно ли будет остановиться у морга. Ему пошли навстречу, и машина свернула к моргу. По прибытии в больницу Пурпур выбросил окурок сигары, которую, к острому дискомфорту Тримбла, курил от самого Тисбери, и вместе с суперинтендантом вошел в здание. Пять минут спустя они вернулись. Уместно серьезным тоном Пурпур одобрил приготовления, сделанные к похоронам, а после, раскурив свежую сигару, беспечно объявил, что весь к услугам суперинтенданта.
— Давайте сразу кое-что проясним, — начал он, когда оказался в кабинете Тримбла. — Я под арестом?
— Разумеется, нет, сэр.
— Прекрасно. Следовательно, я тут совершенно по собственной воле?
— Да, сэр.
— Я был бы рад, если бы это занесли в протокол. Как бывший заключенный я ценю мою личную свободу несколько выше, чем большинство людей. Так вот, чем могу помочь?
— Начнем сначала, если вы не против. Вас зовут Хамфри Пурпур?
— Думаю, ответ на этот вопрос вам известен. Да.
— Ваш адрес?
— У меня нет постоянного места жительства, суперинтендант. Очень неприятно, конечно, такое говорить, поскольку у этого выражения довольно унизительные ассоциации. Я снял комнату в отеле «У тиса» на ближайшие несколько дней. Это вас устроит?
— До недавнего времени вы гостили в «Альпах»?
— Совершенно верно.
— К этому я еще вернусь. Теперь о другом. Вы называете себя мужем убитой.
— Да. Чтобы окончательно прояснить положение дел, я имею при себе свидетельство о браке и копию одностороннего обязывающего удостоверения, подтверждающего, что я сменил фамилию. Кстати, надеюсь, мое маленькое объявление на дознании утром не стало для вас неожиданностью?
— Я здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, мистер Пурпур. Когда вы в последний раз видели свою жену?
— Неделю назад или около того. Я забыл точную дату. Мы случайно встретились на шоссе. Она упала с велосипеда, и я проводил ее домой.
— Именно тогда вы забрали у нее портрет, который был у нее дома?
— Вы про карикатуру на Спайсера работы Лесли Уорда? Совершенно верно. Вы читали, конечно, что я подарил ее местному музею? В тот момент это было безобидное тщеславие, но теперь я жалею, что так поступил.
— Что вы имеете в виду?
— Ну... — Пурпур развел руками. — Боюсь, тут вам придется разбираться самому, но у меня такое ощущение, что это имело плачевные последствия. Так о чем вы спрашивали?
— Тогда вы в последний раз видели свою жену?
— До сегодняшнего утра... да.
— Я хочу вернуться к прошлому четвергу — дню, когда было совершено убийство. Вы в то время гостили в «Альпах»?
— Да. Они были моей штаб-квартирой. Но ночь со среды на четверг я провел в Лондоне. У меня были деловые встречи в четверг утром. Хотите знать, какие именно?