Смерть — дело одинокое
Шрифт:
Он высунул в дверь руки — в каждой был ботинок.
— Ножей у меня нет! Ружей тоже! — Он напялил ботинки, но не зашнуровал их.
В то, что случилось в следующую секунду, поверить было никак невозможно. Тучи, нависшие над Венецией, вдруг решили раздвинуться и открыли полную луну.
Мы оба подняли глаза, пытаясь понять, доброе это предзнаменование или дурное, и если доброе, то для кого из нас?
Чужак обвел взглядом берег, потом пирс.
— «Когда вокруг один песок, и впрямь берет тоска» — произнес он. Потом, услышав собственный голос, фыркнул себе под нос. — «О, устрицы! — воскликнул Морж. — Прекрасный вид кругом!
155
«Когда вокруг один песок, и впрямь берет тоска»; «О, устрицы! — воскликнул Морж — Прекрасный вид кругом! Бегите к нам! Поговорим, пройдемся бережком!» — цитаты из сказки Л. Кэрролла (1832–1898) «Алиса в Зазеркалье». Пер. А. Щербакова.
Он двинулся к дороге. Я остался стоять.
— А дверь свою вы не собираетесь запереть?
Чужак едва глянул через плечо на свои книги, которые, сбившись на полках, как стая стервятников, блестели из-под черных перьев запорошенными пылью золотыми глазами, дожидаясь, когда к ним протянется рука и они обретут жизнь. Их невидимый хор напевал мрачные песни, которые мне следовало услышать давным-давно. Я вновь и вновь пробегал глазами по их корешкам.
«Боже мой! Как же я раньше не видел!»
Этот устрашающий бастион, таящий в себе смертные приговоры, этот перечень поражений, этот литературный Апокалипсис, нагромождение войн, склок, болезней, депрессий, эпидемий, этот водоворот кошмаров, эти катакомбы бреда и головоломных лабиринтов, в которых бьются, ища выход и не находя его, обезумевшие мыши и взбесившиеся крысы. Этот строй дегенератов и эпилептиков, балансирующих на краю библиотечных утесов, а над ними в темноте многочисленные колонны одна другой гаже и отвратительней.
Отдельные авторы из этого сборища, отдельные книги хороши. По, например, или Сартр — они как острая приправа. Но почему же я не видел, что это не библиотека, а скотобойня, подземная темница, башня, в застенках которой десятки мучеников в железных масках, осужденных на веки вечные, молча сходят с ума?
Почему я сразу не задумался и не распознал суть этой коллекции?
Потому что ее охранял Румпельштильцхен [158] .
Даже сейчас, глядя на Чужака, я так и ждал, что он вот-вот схватит себя за ногу и разорвется на две половинки.
Он ликовал.
Что было еще страшней.
— Эти книги, — наконец прервал молчание Чужак, глядя на луну и даже не оборачиваясь на свою библиотеку, — эти книги обо мне не думают! С какой стати я буду думать о них?
— Но…
158
Румпельштильцхен — герой одноименной сказки братьев Гримм, от ярости разорвавший себя пополам.
— И потом, — добавил он, — кому придет в голову похитить «Закат Европы»?
— Я думал, вы любите свои книги!
— Люблю? — Он удивленно помолчал. — Господи! Неужели вы так и не понимаете? Я ненавижу все! Что бы вы ни назвали! Ненавижу все на свете!
И он зашагал в ту сторону,
— Ну что? — крикнул он мне. — Вы идете?
— Иду! — отозвался я.
— Это у вас что, оружие?
Мы медленно двигались вперед, присматриваясь друг к другу. Я с удивлением обнаружил, что сжимаю в руках трость Генри.
— Нет, скорей щупальце, так мне кажется, — ответил я.
— Щупальце очень большого насекомого?
— Очень слепого.
— А без него он сможет найти дорогу? И куда он отправился в столь позднее время?
— Выполнять поручение. И незамедлительно вернется, — соврал я.
Но Чужак был живым детектором лжи. При звуках моего голоса его просто вывернуло наизнанку от восторга. Он ускорил шаги, потом остановился и уперся в меня изучающим взглядом.
— Я так понимаю, он во всем полагается на свой нос. Я слышал, что вы спросили и что он ответил.
— Насчет подмышек? — уточнил я. Чужак поежился в своих заношенных одеждах. Стрельнул глазами под левую руку, потом под правую, окинул взглядом множество пятен и выцветших проплешин — красноречивые свидетельства долгой истории прошедших лет.
— Про подмышки? — повторил я. И словно пронзил его грудь пулей. Чужак покачнулся, но устоял на ногах.
— Куда и зачем мы идем? — прохрипел он. Я чувствовал, что его сердце под засаленным галстуком колотится, как у испуганного кролика.
— Мне казалось, ведете меня вы. Я знаю только одно, — и на этот раз я на полшага опередил его, — слепой Генри все искал чье-то грязное белье, нестираную рубашку, зловонное дыхание. Нашел и объяснил мне где.
Я не повторил зловещее слово «подмышки». Но Чужак и без того при каждом моем слове сжимался, будто становился все меньше.
— Зачем я понадобился слепцу? — наконец спросил он.
Мне не хотелось сразу открывать ему все. Надо было испытать и прощупать его.
— Из-за еженедельника «Янус. Зеленая зависть», — пояснил я. — Я видел через окно эту газету у вас в комнате.
То была явная ложь, но удар попал в цель.
— Да, — подтвердил Чужак. — Но что вас связывает — вас и этого слепого?
— А то, что вы, — я набрал полную грудь воздуха и выпалил: — Вы — мистер Душегуб!
Чужак прикрыл глаза, быстро обдумал, как отреагировать. И рассмеялся.
— Душегуб? Душегуб! Смешно! С чего вы взяли?
— С того. — Я шел впереди, он трусил за мной. Я говорил, обращаясь к туману, надвигающемуся с моря. — С того, что Генри уже давно учуял этот запах, когда однажды переходил через улицу. Тот же запах он заметил в коридоре дома, где живет, а сегодня, сейчас — здесь. И пахнете так вы!
Кроличьи удары сердца опять сотрясли тело человечка, но он понимал, что пока в безопасности — все это не доказательства!
— Да с какой стати, — ахнул он, — я стал бы ошиваться в каком-то Богом забытом доме, где я ни за что не согласился бы жить? Зачем мне это надо?
— Затем, что вы выискивали одиноких и заброшенных, — объяснил я. — И я — тупой идиот, непроходимый слепец, куда хуже Генри, я — дурак из дураков, — я служил вам наводчиком и помогал отыскивать их. Фанни была права! И Констанция тоже! Именно я был прислужником Смерти, Тифозной Мэри. Это я приводил болезнь, то есть вас за собой. Во всяком случае, вы следовали за мной по пятам. Искали несчастных одиночек, — дыхание вырывалось из моей груди, как бой барабанов, — несчастных одиночек.