Смерть эксперта-свидетеля
Шрифт:
– Да ведь и у тебя теперь он есть. Но я понимаю, что ты хочешь сказать. К пяти годам либо узнаешь, что мир добр и что все и вся в нем тянутся к тебе с любовью, либо понимаешь, что тебя отвергли. Никто и никогда не может забыть этот первый урок.
– Но я же смогла – благодаря тебе. Стар, ты не думаешь, что нам следует поискать другой дом, может быть, поближе к Кембриджу? Там наверняка найдется работа для высококвалифицированного секретаря.
– Нам не будет нужен другой дом. Я сегодня звонила в издательство, и думаю, все будет в порядке.
– В издательство? «Герн и Коллингвуд»? Но как
– Все будет в порядке.
Неожиданно Стелла высвободилась из-под заботливых рук подруги и поднялась на ноги. Вышла в коридор и вернулась с полупальто на плече и сапожками в руках. Села в кресло у камина и принялась натягивать сапожки. Анджела Фоули смотрела на нее, ни слова не говоря. Стелла достала из кармана жакета вскрытый коричневый конверт и бросила подруге. Он упал на бархатное сиденье шезлонга.
– Ох, – произнесла она, – я ведь собиралась показать тебе вот это.
Озадаченная, Анджела вынула из конверта сложенный пополам листок и спросила:
– Где ты это нашла?
– Я взяла это с секретера Эдвина, когда копалась там, отыскивая завещание. В тот момент я подумала, что это может когда-нибудь понадобиться. А теперь решила, что нет.
– Но, Стар! Ты должна была оставить это на месте, чтобы полиция могла его обнаружить! Ведь это – улика. Им надо об этом знать! Может, этим-то Эдвин и занимался в тот вечер. Проверял. Это важно. Мы не можем оставить это у себя.
– Тогда тебе надо пойти в Коттедж за мельницей и сделать вид, что ты его нашла, не то будет не очень приятно объяснять, как это к нам попало.
– Но полицейские ни за что нам не поверят: они никак не могли бы это пропустить. Интересно, когда оно пришло в Лабораторию. Странно, что он забрал его домой и даже не убрал под замок.
– Зачем? У него в секретере только один ящик запирается. И я не думаю, чтобы кто-нибудь заходил к нему в комнату, даже его отец.
– Но, Стар, это могло бы объяснить, почему его убили. Это, может быть, и является мотивом убийства!
– Ну, я так не думаю. Это может быть просто неспровоцированное оскорбление, анонимное, ничего не доказывающее. Гибель Эдвина и проще и сложнее. Как всякое убийство. Но полиция может увидеть в этом мотив, и для нас с тобой это было бы очень удобно. Я начинаю жалеть, что не оставила его на месте.
Стелла уже натянула сапожки и собралась уходить.
– Ты знаешь, кто его убил, правда? – спросила Анджела Фоули.
– Тебя шокирует, что я не поспешила сломя голову довериться этому красавцу коммандеру?
Анджела прошептала:
– Что ты собираешься делать?
– Ничего. У меня нет доказательств. Пусть полицейские сами делают работу, за которую они деньги получают. Мое гражданское сознание, возможно, было бы гораздо сильнее, когда б у нас существовала смертная казнь. Я не боюсь призраков повешенных преступников. Пусть себе стоят по углам моей кровати и воют хоть всю ночь, если им того хочется. Но я не могла бы жить… не могла бы работать, что для меня то же самое, зная, что посадила другого человека в тюрьму и к тому же пожизненно.
– Ну, на самом деле не пожизненно. Лет на десять.
– Я не вынесла бы и десяти дней. А сейчас я выйду пройтись. Ненадолго.
– Но, Стар,
– Жаркое не испортится.
Анджела Фоули молча смотрела, как подруга направляется к выходу. Потом спросила:
– Стар, а откуда ты узнала, что Эдвин заучивал свои показания накануне процесса?
– Если ты мне об этом не говорила, – а ты утверждаешь, что не говорила, – значит, я это сама придумала. Я не могла узнать об этом ни от кого другого. Так что давай лучше спишем это на творческое воображение. – Стелла уже взялась за ручку двери.
– Стар, не уходи сегодня! – крикнула Анджела. – Побудь со мной. Я боюсь.
– За себя или за меня?
– За нас обеих. Пожалуйста, не уходи. Только не сегодня. Стелла обернулась к ней. Улыбнулась и раскинула руки жестом, который можно было бы понять и как согласие, и как прощание. Послышалось завывание ветра, холодный воздух ворвался в распахнутую дверь. Потом Анджела услышала, как дверь захлопнулась: Стелла ушла.
Глава 8
– Господи, ну и мрачное же местечко!
Мэссингем захлопнул дверцу машины и не веря своим глазам огляделся вокруг. Ложбина, по которой они ехали в угасающем свете дня, подпрыгивая на неровной дороге, наконец закончилась у железного мостика над шлюзом, где грязно-серая, затхлая вода медленно, словно масло, сочилась меж высоких дамб. На другом берегу стояла развалившаяся паровая мельница викторианских времен, беспорядочные кучи кирпича высились у самой воды, сквозь полуразрушенную стену виднелось огромное чугунное колесо. Рядом с мельницей, ниже уровня воды, притулились два домика. За ними хмурые, израненные плугом, неогороженные поля уходили прямо в залитое багрянцем и пурпуром небо. Окаменелый скелет многие годы пролежавшего в болоте дуба, попавший под лемех плуга и выволоченный из торфяных глубин, подсыхал у дороги. Казалось, это искалеченное доисторическое животное вздымает обрубки конечностей к равнодушным небесам. Несмотря на то, что последние два дня было сухо и даже проглядывало солнце, все вокруг выглядело промокшим после многодневных дождей, палисадники раскисли и пропитались влагой, даже стволы редких чахлых деревьев, казалось, размокли в волокнистую массу. Похоже было, что на эту землю никогда не падали солнечные лучи. Когда шаги их зазвенели по железному мостику, откуда-то с тревожным кряканьем поднялась одинокая утка, нарушив гнетущую тишину.
Только в одном из домов за закрытыми занавесями виден был свет, и они прошли мимо растрепанных ветром клумб с увядшими осенними ромашками к входной двери. Краска на двери облупилась, чугунный дверной молоток заклинило, так что Дэлглиш с трудом смог его приподнять. Несколько минут после глухого, но требовательного стука в доме стояла тишина. Потом дверь отворилась.
Перед ними стояла безвкусно одетая женщина лет сорока, с мелкими чертами лица и бесцветными встревоженными глазами; ее неопрятные, соломенного цвета волосы были оттянуты назад со лба двумя гребенками. На ней было платье из кримплена в коричневую клетку, а поверх него – шерстяная кофта ярко-синего цвета. Увидев ее, Мэссингем инстинктивно сделал шаг назад, бормоча извинения, но Дэлглиш сказал: