Шрифт:
Часть первая
КАДРОВИК
Глава первая
Такого исхода своей миссии он никак не ожидал. И сейчас, когда ему перевели поразительную просьбу этой старухи в темном монашеском одеянии, что стояла у костра, догоравшего в сероватых сумерках зимнего рассвета, он ощутил непривычное волнение. Иерусалим, этот старый, измученный, с детства знакомый и привычный город, который он покинул всего неделю назад, вдруг снова показался ему каким-то необыкновенно значительным и важным, как, бывало, в давние годы.
И подумать только, ведь вся эта его миссия выросла из сущей мелочи, из ничтожного бюрократического недосмотра, да и недосмотр этот — после того, как редактор газеты вовремя предупредил хозяина пекарни, — вполне можно было еще загладить: послать, например, в газету более или менее убедительное разъяснение сути дела и приложить к нему, если уж на то пошло, краткое заверение
Ну, в самом деле, если вдуматься — так ли уж из ряда вон чудовищна была вся эта история? Да нет же, конечно… Просто в эти безумные последние недели, когда почти ежедневные взрывы арабских самоубийц в автобусах и на улицах города и мгновенная ужасная гибель десятков ни в чем не повинных людей, только что живых и вот уже превращенных в кровавые ошметки, когда всё это стало какой-то жуткой иерусалимской рутиной, угрызения совести у оставшихся в живых стали порой совершенно невыносимыми и овладевали ими в самые неожиданные и, казалось бы, неподходящие моменты. И не случайно в тот роковой вечер, на исходе рабочего дня, когда «ответственный за человеческие ресурсы», то бишь начальник отдела кадров пекарни, или, проще говоря, Кадровик, уже прикидывал в уме, как бы увильнуть от внезапного послеобеденного вызова к хозяину — ибо он еще с утра обещал бывшей жене освободиться сегодня пораньше и весь вечер посвятить их единственной дочери, — именно тогда их Начальница канцелярии, женщина с большим опытом и чутьем, хорошо знавшая своего босса, прозрачно намекнула ему, что на его месте не стала бы оттягивать назначенную хозяином встречу. И так как она уже догадывалась, с каким нетерпением ждет его Старик, то заодно присоветовала раздраженному Кадровику загодя подыскать, кто бы заменил его в исполнении отцовских обязанностей — и, пожалуй что, на всю предстоящую ночь.
Вообще-то, между Стариком и его «ответственным за человеческие ресурсы» царили отношения взаимной симпатии и доверия, которые установились еще в те давние времена, когда нынешний Кадровик, будучи тогда всего лишь рядовым торговым агентом, по собственной инициативе принялся искать в странах третьего мира новые перспективные рынки для организованного хозяином нового направления — продажи писчебумажных товаров. Так что не случайно, когда отношения в семье Кадровика стали мало-помалу разлаживаться и рваться — возможно, как раз по причине его долгих и частых разъездов по службе, — Старик, хоть и с нелегким сердцем, согласился освободить его от прежних обязанностей и перевел в начальники отдела кадров пекарни, чтобы он мог отныне проводить дома если не все дни, то, по крайней мере, все ночи подряд и попытался бы залатать неумолимо расползавшуюся ткань своей семейной жизни. Увы, произошло прямо противоположное — глухая обида, набрякшая в душе его жены за время прежних отлучек, теперь, когда он постоянно был рядом, перешла в откровенную и злую враждебность, и их отчуждение, поначалу только бытовое, потом душевное, а под конец и телесное, стало разрастаться уже по собственной логике. Однако Кадровик и после развода не попросился, хотя его и тянуло, на прежнюю должность, потому что надеялся, оставаясь постоянно в Иерусалиме, сохранить хотя бы расположение любимой дочери.
И вот сейчас он нехотя входит в кабинет Старика — давно ему знакомое, просторное помещение, где всегда, независимо от времени дня и года, царит аристократический полумрак, — и ему совершенно неожиданно, что называется, с места в карьер, предъявляется известие о существовании некой оскорбительной, порочащей пекарню статьи, которая должна вот-вот, уже в конце этой недели, в эту пятницу, появиться в местной иерусалимской газете.
— Наша работница? — Кадровик решительно отказывается поверить услышанному. — Этого не может быть. Я бы обязательно знал. Это какая-то ошибка.
Старик молча протягивает ему гранки злополучной статьи, и Кадровик, все еще стоя, быстро проглядывает короткий и весьма язвительный текст, незатейливо озаглавленный: «Чудовищная бесчеловечность наших ведущих производителей и поставщиков хлеба».
Неизвестная женщина лет сорока, не имевшая при себе никаких документов, кроме платежки их пекарни— рваной, грязной и безымянной бумажки, датированной последним месяцем, — была смертельно ранена на прошлой неделе в теракте на овощном рынке и в течение двух дней боролась за жизнь на больничной койке. И за все это время никто из коллег по службе, не говоря уж о начальстве, ни разу не поинтересовался ее состоянием. И даже теперь, после смерти, она по-прежнему остается анонимной, неопознанной жертвой террора, тело которой покоится в больничном морге при университете, меж тем как хозяева пекарни продолжают бессердечно игнорировать ее судьбу и не торопятся проявить заботу о погребении.
Далее шел короткий рассказ о самой пекарне — крупное, хорошо известное всем иерусалимцам хлебобулочное производство, основанное еще в начале века дедом нынешнего владельца, с новым, недавно организованным отделом, который занимается продажей писчебумажных изделий. К тексту прилагались две фотографии, не оставлявшие сомнений относительно истинных виновников бесчеловечности. Одна изображала Старика (официальный снимок, сделанный много лет назад, — Старик на нем выглядел значительно моложе), на другой был запечатлен сам Кадровик — фотография хоть и недавняя, но расплывчатая и неясная, явно сделанная без его ведома и снабженная тоже весьма ядовитым комментарием, сообщавшим, что свою нынешнюю должность он заполучил исключительно в результате развода.
— Змий подколодный! — бормочет под нос Кадровик. — И как это человек ухитряется втиснуть столько яда в такую небольшую статейку…
Но Старик игнорирует его негодование. Ему нужны не слова, а дела, и если сегодня принято писать именно так, то нечего пререкаться о стиле — нужно первым делом опровергнуть подлое обвинение. И поскольку редактор проявил снисходительность и готов опубликовать их ответ или извинение одновременно с заметкой, чтобы тем самым смягчить невыгодное мнение, которое может укорениться в сознании читателей, если объяснение появится отдельно, лишь на следующей неделе, то он, Кадровик, как ответственный за человеческие ресурсы пекарни, должен безотлагательно выяснить, кто эта погибшая и как случилось, что никто о ней не вспомнил. И еще он должен, не откладывая, встретиться с этим Журналистом, с этим «Змием подколодным», и выяснить, что тому известно об их пекарне вообще. Кто знает, не кроется ли здесь еще какая-нибудь грязная ловушка…
Так что же — он должен отложить все свои дела и целиком посвятить себя прояснению этой неприятной истории? А что он думал? Что в его ведении только отпуска да болезни, увольнения да роды? Нет, смерть их работника тоже в его ведении! А следовательно, судьба этой неопознанной работницы на его, Кадровика, прямой и личной ответственности. Ведь если их, не дай Бог, действительно обвинят в бесчеловечности и жестокости, в черством, продиктованном скупостью равнодушии к судьбе человека, да еще обвинят без одновременного объяснения или хотя бы извинения с их стороны, это может вызвать бурное общественное негодование, вплоть до бойкота их продукции. А этого нельзя допустить. Что ни говори, их пекарня — не какое-то там жалкое, никому не известное заведение, у них на каждой буханке красуется фамилия отца-основателя! «Мы не можем давать такое оружие в руки наших заклятых врагов, наших конкурентов, которые только и ищут, как бы нам навредить!»
— Наших врагов? — иронически усмехается Кадровик. — По-моему, вы преувеличиваете. Ну кого может заинтересовать эта статья? Да еще в такое время!
— Меня! — сердито перебивает Старик. — Меня она очень даже может заинтересовать! И именно в такое время.
Кадровик примирительно кивает, аккуратно складывает статью по сгибам и деловым движением прячет ее в карман, словно пытаясь покончить с этой неприятной историей, прежде чем разгневанный хозяин объявит, что его ответственный за человеческие ресурсы лично повинен не только в этом недоразумении, но, чего доброго, и в самой гибелиих человека.