Смерть Калибана. Повести
Шрифт:
Умудренный многими годами удачных случек кобель, словно приклеенный рванулся вслед и они, проскочив узкую калитку, вдвоём ринулись по проходу, ослеплённые жгучими позывами естества.
Кличем смерти раздавшийся вой заставил застыть вокруг всех. Калибан, темной молнией проскочив несколько метров, всем телом подмял под себя самку. Её вопль длился мгновение и был ужасен. Казалось, что перед сворой собак возникло в образе вепря само воплощение смерти. Калибан первым прервал застывшую тяжесть времени. Он неторопливо поднялся и коротким рывком швырнул тело издохшей суки в тесный круг кобелей. Собаки отпрянули от грузно ударившегося о землю мёртвого тела. Казалось, это тело, как некий рубеж удерживало их от того рокового шага, за которым наступает необратимость схватки. Калибан
Внезапно, как выстрел, истеричный визгливый лай потерявшего самообладание молодого кобеля в одно мгновение уничтожил зыбкую нейтральную грань. Только одно мгновение отделяло их – вепря и свору, – а в следующий же миг возникла на этом месте плотная, хрипящая масса, слитых воедино тел.
Плотный клубок постепенно распадался на неподвижные окровавленные комки, которые оставались на месте откатившейся в сторону схватки. Но всё же полутора десятка собак никак не могло хватить на то, чтобы создать даже видимость перевеса. Оставшиеся в живых, отскочив на безопасное расстояние, снова обступили вепря плотным полукольцом. Они исступлённо захлёбывались лаем. Их лай, сливаясь в слитный рёв, далеко разносился окрест, распугивая вокруг всё живое. Вороны, поднятые на крыло, добавляли в этот рёв своё истошное карканье, порождая звуки, чуждые слуху живых.
В деревне люди, прислушиваясь к этим звукам, видели, как мимо них со всех ног проносились собаки. Они мчались отовсюду, молча и сосредоточенно, туда, где вскипал, поднимаясь к небу страшный стон-рычание. Сидевшие на привязи их товарки, задыхаясь от напряжения, рвали свои верёвки, вырывали из стен цепи вместе с посаженными на гвозди поводками, перемахивали через заборы и летели туда, в адский водоворот смертельной схватки. Было в их исступлённых действиях что-то апокалипсическое. Будто кто-то неведомый сказал им: «фас его, фас…», и они приняли этот посыл, как последнее дело в их жизни!
Перед Калибаном появлялись всё новые твари этой ненавистной ему породы существ. Он знал, что собаки тоже из его, звериного рода, но, продав свою свободу, служат теперь людям лишь за возможность получить подачку из их рук. Иное дело были волки, в которых он видел себе равных, а потому достойных внимания.
Но сейчас обстоятельства были иными. Калибан, не имея возможности посчитаться впрямую со своими врагами, – людьми, – с облегчением принял данную ему судьбой возможность выместить всё, что накопилось в нём, на этих жалких рабских тварях. Он радовался тому, что они, наконец-то, оказались в его власти и не смогут уйти, пока кто-то из них не возьмет верх в этой битве.
Одна из последних примчавшихся собак с налёту врезалась в свору. Не удержавшись на ногах, она вылетела под клыки Калибана кверху брюхом и была немедленно поддета за ребро. Он вскинул голову и попытался освободиться от отчаянно визжавшей собаки, но только плотнее насадил её на клык. Изогнутый, словно бивень древнего мамонта, он прочно удерживал извивающуюся собаку. Она повисла на нём, как щитом закрывая правую сторону головы вепря. Её вес для вепря был несущественен. Он воспользовался этим обстоятельством, подставляя обезумевшую от боли и страха оскаленным пастям её соплеменников. Собаки в полном озлоблении кромсали её тело, исступленно рвали его клыками, пытаясь добраться до вепря. Наконец, две-три намертво вцепившиеся в неё собаки сдёрнули тело с клыка. Калибан, отшатнувшись вглубь защищавшего его с боков закутка, открылся во всём своём ужасающем образе.
Залившая голову кровь, запекшись на ней, превратила его щетину в некое подобие панциря. Собаки, отступившие в полном замешательстве, были объяты страхом и ужасом, тем сплавом чувств, который извечно порождает инстинкт убийства. Всё остальное сметается под его напором! И вновь уже не стало видно ни вепря, ни собак! Черное, бурлящее месиво тел вновь закипело в стремительном водовороте!
Люди суетливо бегали вокруг в напрасных потугах растащить дерущихся. Шесты, доски, крики, ружейные выстрелы беспомощной шелухой опадали у границ адского котла. Чёрная грязь, покрасневшая от крови, покрытая рытвинами, бугрилась комьями затоптанных тел. Исступлённая ярость, захлестнувшая Калибана, уже не находила удовлетворения в беспрерывном уничтожении всё новых собак, занимавших место убитых и раненых. Всё его существо требовало чего-то большего! От безумного желания выплеснуть из себя ненависть и презрение, сквозь сжавший его горло спазм, вырвался неистовый по своей мощи звук! Он, как последний звук мира перед его гибелью, перекрыл собачий лай и, возвысившись над ним, достиг небесных сфер! От этого крика вздохнула земля, и зазвенел небесный свод! Слышали небеса в этом крике радость и упоение битвой, тоску и печаль от разлуки со всем, что было дорого, и прощание с этим навсегда!
Глава 6
Когда Николай примчался на ферму, всё было кончено. Люди сетями оттащили собак от Калибана. Те, почувствовав своё поражение, разбежались не столько от ударов кнутов и палок, сколько от страха, объявшего их. Все вожаки были мертвы, и некому стало натравливать оставшихся собак на вепря. А он, – победитель, – стоя на подкашивающихся от боли, ран и усталости ногах, удовлетворённо хрюкал. Калибан не мог удержаться, чтобы не проводить их теми же звуками, которые издают ленивые и глупые твари, лежащие здесь, рядом, за стенами, определённые людьми себе в пищу. «Ату их, ату», – слышалось в его издевательском хрюканьи. Но лишь исчез из виду поджатый хвост последней уползающей собаки, Калибан умолк. Он постоял ещё мгновение и затем, тяжело качнувшись, рухнул на исполосованную взбитую грязь, зарывшись в неё своей тяжелой головой. Силы оставили его.
Когда он пришел в себя, то почувствовал, что его тело опутано верёвками и около него копошатся люди. Вепрь не стал выяснять, крепки ли его путы. Он лежал на холодной земле и такое же холодное, цепенящее безразличие охватило его. Он отдал все силы в этой битве и теперь позволял людям беспрепятственно делать с ним что хотят. Калибан ясно осознавал приближение смерти. Ничто больше не в этой жизни не имело для него смысла…
Ночью, едва морозная цепкая крепь синего холода опустилась на землю с промерзших высот, Калибан попробовал привстать на изорванные клыками собак колени. Это было сделать невероятно трудно и порой из его груди вырывались звуки, похожие на стоны. Они вырывались против его воли. Он не мог сейчас позволить себе такую роскошь, чтобы тратить силы на издавание каких бы то ни было звуков. Все его усилия были отданы на то, чтобы встать, перекатиться на другой бок и сорвать с себя пелены, заботливо наложенные на его тело людьми.
Время медленно уходило вслед за скатывающимся за горизонт круторогим Тельцом. Калибан упорно, не прерываясь ни на миг, высвобождал израненное тело от перепутанных и слипшихся, пропитанных кровью бинтов. Цепляя ими за выступы смерзшейся земли, он полз, превозмогая перехватывающую сердце боль. Острые кромки на краях вздыбившейся от мороза земли стали подобны лезвиям ножей, глубоко врезаясь в освобождённые от бинтов, зиявшие открытой плотью, раны. Глухо роняя в землю стоны, Калибан к полуночи добился своей цели. Прижимаясь к земле всем телом, он согревал её, чтобы подтаявшая земля могла проникнуть в его раны. В былые времена Калибан так поступал, повинуясь инстинктам. Он знал, что нет более верного средства остановить кровь и залечить их, как прижаться к чистой, напоённой соками трав земле.
Здесь же, пропитанная нечистотами и прелью, она становилась его врагом, неся вместо исцеления неминуемую гибель. Но даже такой земля становилась его союзницей, ибо он, жаждавший смерти, призвал её на помощь, как делал всегда. Если раньше, принимая от неё помощь, он желал исцеления, то сейчас хотел принять от неё чашу, полную смертельного яда. Прижимаясь плотнее к земле, Калибан словно чувствовал её материнское прикосновение к своему телу. Боль утихала. Впадая в забытье, Калибан вдруг явственно услышал далёкий ласковый шёпот: «Потерпи немного, мой маленький, мой сильный…», будто из полузабытого, ушедшего навсегда, детства он почувствовал нежное прикосновение матери.