Смерть композитора. Хроника подлинного расследования
Шрифт:
Думаю, что все, кому Владимир интересен как композитор и человек, будут благодарны за такое цитирование.
Итак, о чём идёт речь? В следственных материалах есть показания Мазепы, консерваторского преподавателя Владимира Ивасюка. Мазепа с самого начала контактировал со следствием, напомним, что именно он первым опознавал труп композитора ещё до того, как это сделала мать Владимира. То есть, понятно, что уже с первых часов расследования Мазепа общался с Гнативом и сообщал тому какую-то информацию без протокола, скажем так. Что логично… И уже по этому предварительному общению Гнатив понял, что Мазепа ничего
Думается, что именно поэтому Гнатив не спешил с формальным допросом свидетеля, хотя понятно было, что таковой должен быть проведён. Лешек Зигмундович Мазепа, заведующий кафедрой композиции Львовской консерватории, был допрошен следователем Гнативом только 12 июня 1979 г, т.е. на 4-й неделе расследования. Из протокола допроса мы узнаём, что родился Лешек Зигмундович в 1931 г, возглавил кафедру в 1975 г, т.е. за 4 года до описываемых событий. На кафедре обучалось более 20 студентов, из них 4 являлись студентами 3-го курса.
Уже с первых фраз допроса ясно, что Лешек Зигмундович был полностью в курсе специфики обучения Владимира Ивасюка, его отчисления и последующего восстановления в консерватории, а также лечения в психиатрической больнице.
Учёбу Ивасюка в консерватории Лешек Зигмундович охарактеризовал в следующих выражениях: «Хорошо он учился и на третьем курсе. В текущем году Ивасюк планировал закончить третий и четвертый курс, а на следующий год – закончить консерваторию. Для того, чтобы досрочно закончить консерваторию ему необходимо было за третий курс написать музыкальное трио „Соната“, а за 4 курс – „Квартет“. (…)»
В целом, первая часть допроса выдержана в весьма позитивном для Ивасюка ключе, видно, что преподаватель ценил талантливого ученика. Но в какой-то момент интонация Мазепы изменилась: «Мне, как учителю, не понравилась тематика первой части [„Сонаты“ – прим. А.Р.]. Я ему про это говорил. Он согласился со мною, сказав, что 2-ю и 3-ю части исправит. Он был самокритичен.» Ну, что ж, творческий процесс – он такой, как полосатая зебра! – черная полоса следует за белой и наоборот. Всегда сочинять одинаково хорошо невозможно. Как можно понять со слов преподавателя, Ивасюк особой трагедии из его критики не делал.
Какой была последняя встреча Мазепы и Владимира Ивасюка? Лешек Зигмундович рассказал о ней в таких выражениях: «Перед выездом в Хмельницкий на конкурс молодёжной песни Ивасюк заходил ко мне и сказал, что ему необходимо поехать. Я ему сказал, что скоро сессия и время дорого, а потому было бы лучше, если бы он не ездил. Он заметил, что его кандидатура выдвинута на соискание премии имени Островского и потому необходимо поехать на этот конкурс, поскольку это был конкурс по линии комсомола (…). Володя мне пояснил также перед выездом в Хмельницкий, что будет работать во время этого конкурса.» Эта информация прекрасно соответствует тому, что мы уже знаем, а именно – поездка на конкурс молодежной песни оказалась для Владимира до некоторой степени вынужденной и особой радости не вызывала.
Над чем ещё работал Владимир? Мазепа высказался об этом следующим образом: «Ивасюк мне говорил, ещё весной минувшего года, что он работает над написанием произведения „Кантата“ по заказу министерства культуры. (…) Написал ли Ивасюк „Кантату“ или нет, мне
То есть с исполнением «Полифонической сюиты» в филармонии что-то не срослось, музыканты не получили нот и, соответственно, не могли репетировать. Ясно, что далее?
Преподавателю был задан вопрос и о судьбе того романса, исполнение которого Владимир Ивасюк хотел поручить Басистюк – ранее упоминалось, что у композитора были такого рода планы. Мазепа отговорился полнейшим неведением: «Про некий романс, что Ивасюк написал для солистки Басистюк, мне ничего неизвестно».
Львов 1970-х гг: памятник Адаму Мицкевичу (слева), Оперный театр (в центре), Латинский собор (справа).
Но самый главный вопрос, как полагается, был задан под конец допроса. Мы помним, что Ивасюк уходил из дома с нотами в портфеле, а когда 18 мая портфель был найден возле трупа, нот в нём не оказалось. Судьба нот представлялась довольно интригующей, один из вариантов их исчезновения мог быть связан с передачей кому-то для переписывания. Мазепе был задан вопрос, связанный с этим предположением, и преподаватель ответил вполне определенно: «Я знаю, что никакие ноты Ивасюка не надо было переписывать, так как все они очень хорошо написаны и их лишь необходимо было размножать на ротапринте.»
Говоря о личных качествах Владимира Ивасюка, преподаватель охарактеризовал его эпитетами «скрытный», «стеснительный», «старательный», «здравомыслящий». Затем упомянул как после похорон Ивасюка их общий знакомый (его фамилия и имя приведены в протоколе, но вряд ли их нужно здесь приводить), рассказал Мазепе, будто видел, как Ивасюк пил какие-то таблетки. Человек этот запомнил название таблеток и навёл справки, по словам Мазепы это было лекарство, которое используется при лечении психиатрических заболеваний. Само название таблеток в протоколе не зафиксировано.
Как Мазепа узнал об исчезновении Ивасюка? Рассказ его в этой части довольно любопытен, в нём есть детали, которых не найти в показаниях других свидетелей. Процитируем эту часть протокола целиком: «Про обстоятельства смерти Ивасюка мне ничего неизвестно. Помню, что 24 апреля я заходил в 8 часов 30 минут [вечера] в консерваторию на работу и работал, и что у входа в консерваторию стояла мать Володи и [она] сказала, что он приходил и она теперь не может найти ключа от квартиры. Также она поинтересовалась делами Володи. Я ответил, что [всё] нормально и закончил разговор. В четверг или пятницу [т.е. 26 или 27 апреля – прим. А.Р.] зашла ко мне сестра Володи – Галя – и принялась расспрашивать, не знаю ли я куда мог отправиться Володя, и сказала, что его разыскивают. Она меня просила, чтобы в консерватории никто не узнал, что его ищут и чтобы я никому [об этом] не рассказывал».