Шрифт:
Пролог
Пять трупов лежали на асфальте примерно в двадцати метрах от парадного входа в здание фирмы «Триангл Индастриэл Файнэнс».
Полицейские, прибывшие на трех патрульных машинах спустя несколько минут после побоища, тщетно пытались разогнать толпу любопытных зевак. На углу улицы старик из журнального киоска, все еще находившийся под впечатлением случившегося, давал показания Алу Уотерби, детективу из центрального комиссариата Питтсфилда:
— Эти пятеро вышли из офиса. Рабочий день уже подходил к концу. Двое вроде бы о чем-то спорили. Один держал в руке небольшой кейс. Все они подошли к машине, припаркованной у самого офиса. Потом один из парней повернулся и направился к моему киоску. Вдруг он, резко остановившись, посмотрел на меня. Он был очень близко, и я увидел его широко раскрытые глаза — казалось, будто он чем-то странно удивлен. А потом у него из шеи хлынул фонтан крови. Это произошло еще до того, как я услышал первый выстрел. Стреляли откуда-то сверху, из того дома напротив. Громыхнуло так,
Десятью минутами позже детектив Уотерби сообщал репортеру уголовной хроники:
— Это обычное сведение счетов противоборствующих банд гангстеров. Мы уже давно знаем, что «Триангл Индастриал Файнэнс» тесно связана с мафией, но у нас не было достаточного количества неопровержимых фактов, чтобы предпринять какие-либо меры. Поскольку все произошло между ними, я хочу сказать, что здесь нет невинных жертв. Пусть они перестреляют друг друга хоть до последнего, я лично жаловаться не собираюсь. Да, речь идет о чистке. Возможно, пахнет гангстерской войной.
Полицейский ошибался. Действительно, началась война. Одного человека с целой преступной организацией — мафией!
Человека этого звали Мак Болан. И у него имелось предостаточно оснований ненавидеть мафию, собственно, как и средств, чтобы утолить свою ненависть.
Старший сержант Болан не являлся, однако, прирожденным убийцей, как думали о нем его командиры и некоторые однополчане. Не был он и машиной смерти, как называли его партнеры из отделения снайперов, и уж никак не хладнокровным палачом, как описал его один репортер из левой газеты. Просто Мак умел держать себя в руках, и в нем удачно воплотились те качества, которые описали психиатры, отбиравшие кандидатов в снайперы: «Хороший снайпер должен убивать без эмоций, методично и обезличенно. Последнее особенно важно, так как трудно различить цвет глаз жертвы через линзы оптического прицела, когда ее лицо искажает страх и ужас смерти. Любой хороший солдат может выполнить такое задание один раз: на второй или третий его уже начинают преследовать кошмары, что неминуемо отражается на психике. Этим и отличается хороший солдат от снайпера».
Мак Болан, по всей вероятности, принадлежал ко второй категории. Великолепный оружейник, он одинаково эффективно владел всеми видами стрелкового оружия. Его официальный отчет по вьетнамской кампании выглядел очень внушительно: 32 высших офицера северо-вьетнамской армии, в том числе генерал Нгоан; 46 вьетконговских лидеров и 17 старост деревень, поддерживавших вьетконговцев.
Мак Болан в своем деле был профессионалом. В тридцатилетнем возрасте он уже имел 12-летний стаж службы и заканчивал свою вторую кампанию во Вьетнаме. Обзавестись семьей не хватало времени, и мать, американка польского происхождения, регулярно, по вторникам и пятницам, писала ему и дважды в месяц отправляла посылки с польскими сосисками, пирожными и всякой прочей сдобой. Ее письма всегда излучали тепло и давали надежду, часто мать вкладывала в конверты фотографии семнадцатилетней Кинди, очаровательной сестрички Мака, и Джонни, его младшего брата, которому только исполнилось четырнадцать. Сэм Болан, отец семейства, работал на сталелитейном заводе с шестнадцати лет. И Мак всегда думал, что отец так же надежен и крепок, как та сталь, которую он варил всю жизнь.
К концу весны, почти перед самым отпуском, Мак получил от миссис Болан письмо: «… теперь, когда кризис уже позади, я должна сообщить тебе, сынок, что отец серьезно болен. В январе он перенес сердечный приступ, и врачу запретил ему работать. Мы прислушались к совету врача и кое-как выкрутились с помощью страховки.
Теперь отцу лучше, и он снова пошел на работу. Конечно, у нас накопились кое-какие долги, но мы смотрим на жизнь оптимистично. Кинди решила годик поработать перед поступлением в университет, и это очень взволновало отца. Он все еще не может простить себе, что так и не обеспечил твою учебу в университете. Но… теперь все идет хорошо, тебе не о чем беспокоиться. И еще, прошу тебя, сынок, не посылай нам денег, отец этого не переживет».
Двенадцатого августа того же года сержанта Болана вызвали к капеллану, и тот сообщил Маку о смерти отца, матери и сестры. Выжил только малыш Джонни, хотя находился пока в очень тяжелом состоянии. Капеллан добавил, что теперь его жизнь уже вне опасности.
Из рассказа священника Мак понял только то, что старый Болан словно взбесился и в припадке ярости, без всяких видимых причин застрелил жену, дочь и тяжело ранил сына, а потом пустил себе пулю в лоб.
Тут же оформив бессрочный отпуск, Мак прибыл в Штаты и бросился в госпиталь, где боролся со смертью его младший брат. И только спустя
Облизывая сохнущие губы, Джонни медленно и очень тихо рассказал:
«Папа болел и какое-то время не работал. У него были долги, из-за которых он расстраивался, но больше всего его беспокоил контракт о займе, подписанный им годом раньше. Потом папа снова пошел на работу, но уже не на ту, что раньше: здоровье не позволяло. Получать он стал меньше, и это его очень волновало… из-за долгов, а тут еще к нему на работу заявились эти типы. Те, кому он был должен. Я слышал, как однажды он говорил маме, что эти кровопийцы не оставляют ему денег даже на то, чтобы прокормить семью. Он говорил еще, что когда-нибудь пошлет их к чертовой матери. А потом он пришел домой с вывихнутой рукой. Это сделали те подонки. Мама страшно переживала, она боялась, как бы с отцом не случилось удара. Она хотела вызвать полицию, но папа запретил ей. Он говорил, что это аукнется тогда на детях. Я как-то подслушал разговор Кинди с мамой, и они тоже говорили об этом. Потом несколько недель все было спокойно. Папа сказал маме, что типы оставили его в покое. Но у него нет никакого желания пойти к ним осведомиться о причине такого безразличия к нему. Я-то знал почему: Кинди ходила к тем типам, которым папа задолжал, и просила, чтобы они не трогали отца.
Они согласились, но с условием. Сначала она должна была отдавать им свой еженедельный заработок — 35 долларов. Потом я узнал, что они еще заставляли ее делать. Мак, она работала на них… она ходила на панель. Правда… Я однажды пошел за ней, чтобы убедиться в этом. Мне казалось, что ее постоянно что-то мучает. Я не думал шпионить за ней, я только хотел понять, что случилось и отчего она так изменилась. В общем, я все узнал. Я следил за ней до самого мотеля и видел, как затем туда направился какой-то тип. Когда он ушел, я решил взломать дверь, но она не была даже закрыта на ключ. Кинди, голая, сидела на постели и ревела. Она чуть не умерла от стыда, когда увидела меня, но потом пришла в себя и объяснила, что должна как можно быстрее вернуть деньги, иначе бандиты снова изобьют папу. Еще Кинди сказала, что ей дали только месяц, чтобы найти пятьсот долларов, и намекнули, как их можно заработать. Они все организовали и подослали к ней одного гада, какого-то Лео, чтобы он поговорил с ней. Лео брался поставлять ей клиентов. Он звонил и сообщал, где и когда. В тот день, когда я застукал ее, Кинди была со своим третьим клиентом. Тогда я сказал ей, чтобы она не смела больше заниматься такой гадостью, иначе, если папа узнает, ему будет очень плохо. Кинди ответила, что дело совсем не в том, заболеет папа или нет, просто она должна исполнить свой долг. Я не смог ее убедить бросить это грязное дело и тогда совершил большую глупость: обо всем рассказал отцу. Я знал, что он что-нибудь сделает и заставит ее покончить с этой мерзостью. О Боже! Мак, клянусь тебе, я даже не подозревал, что он так взбесится. Но случилось именно так. Он напоминал буйнопомешанного. Он мне так врезал, что я полетел на пол, а из глаз искры посыпались. Я лежал и смотрел, как он носится по дому и орет, словно псих. Ты знаешь, что я думаю? Мне кажется, что он что-то подозревал подобное, такой у него был странный взгляд, когда я ему все рассказал. Как бы тебе объяснить, Мак, в его глазах мелькнуло понимание. Но я никогда не видел его в таком состоянии. Отец снова схватил меня и надавал несколько оплеух, приговаривая сквозь слезы: „Скажи, что ты соврал! Скажи, что ты все выдумал!“
Тогда вмешалась Кинди. Она пыталась остановить его, и теперь они кричали и ругались вдвоем. Наконец отец отпустил меня. Дальше я не помню, о чем они говорили, но отец пробормотал: „Это ложь, не правда…“, а Кинди пыталась объяснить, что все это не так страшно и вообще не имеет большого значения. Ах, да, она говорила еще, что продаст душу дьяволу, если будет нужно, и что он, папа, для нее важнее, чем ложная мораль. Я думаю, что именно это явилось последней каплей. Он замолчал, и в этот самый момент вошла мама.
У меня из носа и рта шла кровь, Кинди начала ухаживать за мной, и папа стоял в углу комнаты, сложив на груди руки. Он молча смотрел на нас. Я никогда не забуду выражения его лица, Мак. Я помню, что он сказал какую-то глупую фразу спокойным и отрешенным голосом, какой у него бывал иногда. Ты помнишь? Он сказал: „Кинди, я хочу, чтобы ты получила хорошее образование“. Не думаю, чтобы Кинди слышала его в тот момент. Она доставала из холодильника лед, чтобы приложить примочку к моей разбитой губе. Как бы то ни было, она ему ничего не ответила. Отец вышел из комнаты и направился к себе. Когда я снова увидел его, он стоял за дверью и в руке держал старый пистолет, тот, что ему когда-то дал дядя Вилли. Ты должен помнить: облезлый старый „Смит-Вессон“. Я хотел было закричать, но не успел. Мама и Кинди склонились надо мной и не смотрели, что делал отец. Он сначала прицелился в меня. Я видел, как он нажал на спусковой крючок, я помню, как двигался его палец. А потом… потом наступил конец света. Он все стрелял и стрелял. Мама и Кинди упали, а он продолжал нажимать на курок… Они обе лежали на мне мертвые, и мамина рука закрывала мне лицо. Я пытался увидеть из-под нее отца, и он тоже смотрел на меня, как будто не замечал ни мамы, ни Кинди. Казалось, что мы были с ним только вдвоем. Помолчав, он сказал: „Извини меня за губу, Джонни“, повернулся и вышел из комнаты. А через несколько минут раздался еще один выстрел. Потом кто-то стал стучать в дверь, и я потерял сознание».