Смерть меня подождет
Шрифт:
– - Свяжи его, иначе он всех погубит, -- слышу голос Василия Николаевича.
Я выдергиваю из груза спальный мешок, укладываю на него покорного Трофима. Ощупываю всего его и немного успокаиваюсь. Достаю веревку, связываю ему руки, ноги и, как пленника, приторачиваю к средней ронже -- так действительно надежнее. Когда человек на грани смерти, он может быть чудовищно жестоким.
Большой плот с одним веслом -- все равно, что без весел. Над ним теперь власть Маи. На моей обязанности всего лишь держать его вдоль течения.
Солнца
Сквозь прозрачную толщу речного стекла видно плотное дно, выложенное крупными цветными голышами. Где-то позади глохнет последний перекат. Усталая река течет спокойно. Я присаживаюсь на край груза. Каким долгим кажется день!..
Трофим словно пробуждается, открывает уставшие глаза. Осматривается, потом вдруг замечает, что связан, пытается разорвать веревки, и из его уст вырывается брань вместе с проклятиями. Он свирепеет, бьется ногами о бревно, стискивает челюсти до скрежета зубов. Он все еще в невменяемом состоянии.
Мне больно видеть близкого друга связанным мокрой веревкой, безжалостно брошенным на бревно, но иначе нельзя.
А что стало с Василием Николаевичем! Бедняга плачет без слез, тихо всхлипывая. Его маленькие черные глаза ничего не выражают, завяли, как полевые цветы, скошенные в знойный полдень!
Трофим в буйстве устает, голос падает, брань стихает -- он засыпает. Я накрываю его брезентом. Ах, если бы сон вернул нам Трофима...
Река побежала быстрее. Я стою у кормового весла, но плот не подчиняется мне. Не дай бог, если теперь впереди попадется шивера -- тогда не выбраться.
– - Самолет!
– - кричит Василий Николаевич и пытается подняться.
Я вскидываю голову. До слуха долетает гул моторов. Нет, это не галлюцинация. Гул виснет над нами. Его можно узнать среди тысячи звуков.
Вижу, из-за края скалы вырывается большой лоскут серебра -- наконец-то!
Спешу дать о себе знать. Хочу сорвать с Василия Николаевича нательную рубашку -- она почти белая и должна бы быть заметной, но не успеваю.
Машина минует нас, уходит на север.
Неужели не заметили?
А гул не смолкает, обходит ущелье стороною, и снова появляется над нами крылатая птица. Она кружится, немного снижается. Ревут моторы, видимо, экипаж не уверен, что мы их видим.
Но вот качнулись крылья -- раз, два, три, и машина легла на запад.
И вдруг захотелось жить. Было бы чудовищной несправедливостью погибнуть после всего пережитого, когда нас обнаружили и, возможно, близка помощь.
Резкий низовой ветер кажется лаской. В провалах копятся густые вечерние тени. Высоко в небе парит одинокий беркут. Чем кончится этот обнадеживающий день?
– - За что меня связали?
– - слышу голос Трофима. Он приподнимает
Нас несет медленно взбитая ветром река. Не знаю, что сказать ему. На его лице не осталось гнева. В глазах жалоба. И кажется страшным, как могли его молчаливые губы час назад выпалить столько бранных слов, которых он никогда не произносил.
– - Посмотрите, что с моими руками!
Я не могу видеть эти узловатые кисти, со вздутыми венами, перехваченные веревками. Не могу слышать его упрека.
– - После все расскажу, Трофим, а сейчас лежи связанным. Иначе нельзя!
– - Так поступают только с преступниками, -- и он отворачивается, зарывает обиженное лицо в спальный мешок.
IV. Нас выносит из ущелья. Выстрел. Первая ночь без тревоги. Филька готовит баню. Мы желаем счастливого пути Василию Николаевичу.
Мая течет спокойно, точно сжалившись над нами. Все молчим. У каждого свои думы, свои желания. Слишком долго нас окружало уныние, мы пережили горькие минуты бессилия, неудач.
– - Ты думаешь, они увидели нас?
– - спрашивает Василий Николаевич, растревоженный сомнениями.
– - Ну конечно!
– - отвечаю я.
– - Мы спасены, Василий! Теперь-то уж выплывем.
Он утвердительно кивает головою и неожиданно спрашивает:
– - Как думаешь, ноги мне отрежут?
– - Зачем напрасно терзаешь себя? Были бы ноги сломаны -- другое дело. Тебе их быстро подлечат, и ты на Трофимовой свадьбе такого гопака отобьешь!
– - Не до пляса будет мне!..
– - Перестань, Василий, хныкать. Нас обнаружили, все уладится.
– - Я согласился бы на одну ногу, пусть режут, -- продолжает он.
– - Ишь, щедрый какой! Побереги, пригодится. Не три их у тебя.
Он успокаивается.
Трофим точно догадывается, о чем думаю, умоляюще смотрит на меня. Я опускаюсь на груз рядом с ним, расчесываю пятерней его густые, сбившиеся войлоком волосы на голове и не знаю, что сказать, как объяснить ему, что случилось, ведь он сейчас в здравом уме.
– - За что?
– - и Трофим опять показывает связанные руки.
– - Успокойся, дорогой Трофим, ничего страшного не случилось.
– - И я чувствую, как обрывается мой голос.
– - Потерпи, умоляю тебя, потерпи, так нужно, чтобы все мы остались живы.
Он мрачнеет, не понимая, почему я так безжалостен к нему.
И все же придется, отблагодарив судьбу за удачный день, останавливаться на ночевку. Если завтра будет летная погода, дальше не поплывем, будем ждать самолета. Он непременно прилетит. Теперь нам нет смысла рисковать. Я дам знать экипажу, что плыть дальше не можем, в крайнем случае "напишу" на гальке стланиковыми ветками: "Помогите".
А Трофима придется до утра оставить на плоту. Я боюсь повторения приступа. Уговариваю себя, что с ним за ночь ничего не случится, но сам чувствую, что это не решение вопроса.