Смерть — мое ремесло
Шрифт:
– Как же мирится ваша любовь к собственным детям с вашим отношением к маленьким евреям?
Я ответил:
– Это разные вещи. В лагере я был солдатом. Дома я им не был.
– Вы хотите сказать, что вы по природе двойственный человек?
Я поколебался и ответил:
– Да, пожалуй...
Но зря я так ответил, потому что во время своей обвинительной речи прокурор воспользовался этим, чтобы говорить о моей "двуличности". В другом месте, напомнив о том случае, когда меня вывели из себя некоторые свидетели, он воскликнул: "Эта двуличность проявляется даже в выражении лица подсудимого, который то производит впечатление маленького аккуратного чиновника, то какого-то страшного, готового на все зверя".
Он сказал также, что, не довольствуясь выполнением приказов, сделавших из меня "самого большого убийцу нашего времени", я проявил при исполнении своих обязанностей еще невероятные лицемерие, цинизм, жестокость.
2 апреля председатель суда зачитал мне приговор. Я выслушал его, стоя навытяжку. Приговор был таким, как я и ожидал.
В приговоре, помимо всего прочего, указывалось, что я должен быть повешен не в Варшаве, а в своем лагере, в Освенциме, на виселице, которую я сам соорудил для заключенных.
Спустя минуту после того, как кончили читать приговор, стоявший от меня справа конвоир тихо дотронулся до моего плеча. Я снял наушники, положил их на стул, повернулся к своему адвокату и сказал:
– Благодарю вас, господин адвокат.
Адвокат кивнул мне, но руки не подал.
Я вышел в сопровождении конвоиров через маленькую дверь справа от стола судей. Я прошел длинный ряд коридоров, по которым никогда еще не проходил. Они освещались большими окнами, и стена была залита светом. Стоял ясный морозный день.
Несколько минут спустя дверь моей камеры захлопнулась за мной. Я сел на койку и попытался собраться с мыслями, но тщетно. Мне казалось, что моя смерть не имеет ко мне никакого отношения.
Я встал и принялся расхаживать по камере. Прошло некоторое время, и я заметил, что отсчитываю шаги.