Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]
Шрифт:
Опрокинул настойку залпом.
А Романов, изображая неуклюжесть, свою задел рукавом. Черт его знает, Петренку. Не подсыпал ли на донышко отравы?
— Ах, беда! Драгоценная влага утекает! — заполошился подпоручик, скорбно глядя на стекающий по клеенке ручеек. Рюмка раскололась надвое.
— На счастье, — успокоил его хозяин. — Только налить больше некуда. У меня их две всего.
— Давайте из одной, по очереди, — предложил Алексей. — Раз уж вы теперь мой сотрудник.
— С одним условием. — Петренко
Поцеловались. Романов выпил, закусил. Делая вид, что ковыряет в зубах, проглотил таблетку от опьянения.
— Ты первый приличный человек, Афоня, кого я встретил в этой клоаке.
— Выпьем за это.
После третьей сняли портупеи и кителя. После пятой Романов запел «Выхожу один я на дорогу».
Петренко слушал, пригорюнившись. Даже слезу смахнул.
— Ох, и голос у тебя, Лёша. Собинов!
— Нет, у Собинова тенор, — с достоинством возразил подпоручик. — А у меня баритон. Меня, если хочешь знать, в оперу звали.
— А «Сладкие грезы любви» можешь? Моя любимая.
— Могу. Хотя ее лучше басом.
Запел «О, где же вы дни любви». Афанасий Никитич не выдержал, стал подпевать. С ходу изобрел партию второго голоса, выводил просто чудесно.
— Музыкальный вы народ, малороссы, — сказал Алексей, съехав локтем со стола. — За вас!
Рюмке примерно на десятой Банщик решил, что пора — не то гость станет негож для разговора.
— Ну а все-таки, Лёш, как товарищ товарищу, — сказал он без обиняков. — Что у нас тут затевается?
Романов приложил палец к губам, подмигнул сразу двумя глазами.
— Извини, Афоня. Не имею права. Даже тебе. У нас в контрразведке — сам знаешь. — И запел: — «О, если б мог выразить в звуке…»
— «Всю силу страданий моих», — подхватил хозяин.
Попели, попили еще.
— Не хочешь говорить — правильно делаешь. — Петренко положил ему руку на плечо. — Понимаю, уважаю, чту. Только я без тебя обо всем догадался. Саперы не оборону укрепляют. Они готовят огневые позиции для тяжелой артиллерии. Наступление будет на нашем участке, вот что. Прорыв. У Афанасия Петренко голова министерская.
Он постукал себя пальцем по лбу.
А на пьяного вдребодан контрразведчика накатил приступ неудержимого хохота.
— Шницель у тебя по-министерски вместо головы, — заплетающимся языком еле выговорил он. — Уморил…
— Ты чего?
— А представил, как ваши дворники с швейцарами и официантами на прорыв идут. С метлами, с совками, с салфетками… Ой, помру…
— Так что, не будет наступления?
— П-почему не будет? Будет. Зададим австрияку по первое число. Но только не у вас. Ты на меня погляди, Афоня. Я кто?
— Орел.
— Понятно, что орел. Но ты мой чин видел? То-то. Кто мне поручит место прорыва прикрывать? — Здесь Романов словно спохватился и попробовал выпрямиться. — Но мое задание тоже ги… ик… гантской важности. Называется «операция прикрытия». Понял? Эх ты, стратег банно-прачечный. Выпей лучше.
Петренко опрокинул еще рюмку.
— Ловко задумано. Не дураки у вас заправляют.
— Дип… диспозицию разработал сам князь Козловский! — Романов закатил глаза к потолку. — Из Петрограда. Живая легенда контрразведки! Зевс-гро… мро…
Слово «громовержец» Алексею так и не далось — без притворства, по-настоящему. Это означало, что с настойкой пора заканчивать. Таблетка спасала от опьянения, но не от прочих, менее приятных последствий передозировки алкоголем: онемения речевого аппарата, торможения мыслительных способностей, не говоря уж о тошноте и похмелье.
А Петренко лил еще. Обнял сникшего товарища, задушевно спросил:
— Где ж тогда будет наступление, если не у нас?
Подпоручик хихикнул:
— Так я тебе и сказал. Давай лучше споем. Что-нибудь ваше, туземное. Как это, про сад зеленый…
Но до «Сада зеленого» не дошло. Голова контрразведчика упала на грудь, Романов громко всхрапнул. Застолье было окончено.
Тяжкое похмелье
Тряпка, пропитанная едко пахучим уксусом, мазнула по лицу спящего. Он замычал, открыл мутные глаза. Снова зажмурился — сквозь окно светило низкое послеполуденное солнце.
Ресницы снова разлепились. Подпоручик очнулся.
Он лежал на лавке. Судя по углу солнечных лучей, прошло довольно много времени, часов пять или шесть. Хозяин дал гостю возможность отлежаться и слегка протрезветь.
Голова болела ужасно, привкус во рту был такой, словно Алексей нажевался ржавого железа. Но это не самое скверное.
Притворившись, что отключился, Романов спать вовсе не собирался. Он отлично помнил, как Банщик перетащил его к стене и привел в горизонтальное положение. Потом шпион ходил взад-вперед по комнате, и Алеша посматривал за ним сквозь прикрытые веки, был настороже. И в конце концов не заметил, как провалился. Непростительная оплошность! За эти часы могло произойти что угодно.
— Подъем, Алеха, подъем! — тряс его за плечо Петренко. — Ласточка с весною в сени к нам летит!
Прапорщик-то выглядел огурцом. Подтянут, свеж, чисто выбрит. Таким молодцом он и до пьянки не был. Что-то в нем изменилось. Будто выше ростом стал, прямее. И взгляд другой. Острый, прямой, жесткий. Закадычный друг Афоня то ли от природы был невосприимчив к спиртному, то ли у них в разведке использовали антиалкогольные таблетки повыше качеством.
— Мама моя, — простонал подпоручик, хватаясь за виски. — Где я? А, это ты, Афоня…