Смерть на рассвете

Мейер Деон

Ван Герден поднял голову. Бритс старательно отводил взгляд.

— Вы делаете все возможное, чтобы запутать следствие или вообще прекратить его. Значит, вам известно, что именно случилось в семьдесят шестом, и вы всеми силами пытаетесь это скрыть. Приходим к логическому выводу: тогда произошло что-то очень плохое. Убийство, незаконная сделка с оружием или еще какая-нибудь ваша мерзкая операция.

Бритс презрительно хмыкнул.

— Можешь отмалчиваться сколько угодно, Бритс, но твоя тайна так или иначе выйдет на свет. После того как фото Схлебюса появилось

в газете, его тоже убили. Но у меня есть все фотографии, Бритс, и я обязательно их опубликую. И тогда посмотрим, какая начнется заваруха. А еще я обязательно расскажу репортерам о том, как ты мешаешь проводить расследование. Посмотрим, как ты тогда будешь выкручиваться!

Они сидели в темной гостиной у ван Гердена. Гости заняли диван и все кресла и стулья. Кроме Петерсена, О'Грейди, Матта Яуберта и Бритса в гостиной сидел и Крошка Мпайипели, которого ван Герден представил просто коллегой.

Бритс медленно встал. Лицо у него скривилось, как если бы ему было очень больно. Он несколько раз прошелся по коридорчику туда-сюда. Остальные не сводили с него глаз. Наконец он посмотрел на ван Гердена.

— Я не могу, — сказал он.

Он снова начал расхаживать туда-сюда. Остальные сидели тихо, понимая, что полковник выдерживает внутреннюю борьбу.

— Я не могу. Я жил с этим двадцать три года, но не могу ничего говорить, дело гораздо важнее, чем… — Он описал руками круг, словно охватывая сидящих в гостиной людей. — Чем это.

Он еще немного походил, потом сел, всплеснул руками, подыскивая нужные слова, резко выдохнул и откинулся на спинку кресла.

— Нет, не могу!

В гостиной воцарилось молчание. Бестер Бритс мотнул головой, как если бы груз прошлого слишком сильно давил на него. Он заговорил едва слышным голосом:

— Почти все умерли… — И потом: — Манли. — Выдох. Вдох. — Ферстер. — Выдох. Вдох. — Де Бер. — Снова выдох. Как если бы, произнося каждую фамилию, он слышал выстрел. — Ван Ренсбург.

Сердце колотилось в груди у ван Гердена. Он боялся дышать. Он боялся, что не расслышит, но полковник замолчал. Он хотел услышать два последних имени, но Бритс так и не назвал их.

Ван Герден так же шепотом спросил:

— А Вентер и Верготтини?

Бритс закрыл глаза, как будто смертельно устал.

— Не знаю, ван Герден. Не знаю.

— Как они умерли? — почти неслышно спросил ван Герден, но нужный момент был упущен. Бестер Бритс снова выпрямился.

— Не важно. Тогда… — Полковник резко осекся.

— Нет, Бритс. Это очень важно.

Бритс начал подниматься.

— Для тебя, ван Герден, обстоятельства их смерти не имеют никакого значения. Они тебя не касаются. Поверь мне на слово. Они мертвы.

— Бритс, кто застрелил Схлебюса?

— Не знаю.

— Верготтини? Ферстер?

— Да не знаю я! Ты что, глухой?

Матт Яуберт тихо сказал:

— Наверное, тяжело жить с этим целых двадцать три года.

Ван Герден подумал: он хочет вернуть полковника к воспоминаниям.

— Да. Тяжело.

— Жить и молиться, чтобы это никогда не повторилось.

Бритс закрыл голову руками.

— Да.

— Сними

груз с души, Бритс. Облегчи душу!

Полковник долго сидел молча, пальцы ощупывали глаза, нос, лоб, потирали кожу, как будто он утешал себя. Потом он с трудом встал.

— Знаете, как мне самому хочется все рассказать? Я столько лет молчал… Иногда я готов открыть правду… Сейчас я очень близок к этому. — Бритс направился к двери, распахнул ее, выглянул наружу. Потом покачал головой, словно говоря «нет» самому себе, и вышел. Раздался хруст шагов по гравию.

48

Представление о человеке по чужим рассказам и действительность отличаются очень сильно. Вот как представлял свою супругу сам Нагел: постоянно шляется по дому нечесаная, с бигуди на голове, мрачная, изводит его жалобами, вечно всем недовольна. И сутками сидит у телевизора. Типичная домохозяйка, какими их изображают в комедийных сериалах.

И действительность: женщина мечты, красивая, добрая, веселая. Настоящее чудо, которое идет впереди по чистенькому дому, заставленному книгами, в садик за домом, очаровательный уголок, созданный ее собственными руками.

Почему Нагел прятал ее ото всех? Почему он так долго создавал ложное впечатление о своей жене? Чтобы мы… и я… снисходительнее относились к его многочисленным изменам и выпивкам в тесной мужской компании?

Нагел позвонил мне из Де-Ара, куда поехал, чтобы расследовать дело серийного насильника, и сказал, что забыл дома табельный пистолет.

— Уж я-то знаю свою чертову женушку, обязательно куда-нибудь запрячет пушку, и кто-нибудь пострадает, а потом назначат дисциплинарное слушание и всякое прочее дерьмо… Ты не можешь забрать у нее эту штуку? Подержи пистолет у себя, пока я не вернусь.

Сначала я позвонил к нему домой, но по голосу трудно было представить себе живого человека. Она говорила вежливо, но по телефону не передавалась музыкальность и красота, так что я ничего не почувствовал заранее. А позже мы с ней говорили и никак не могли наговориться. Мы сидели на заднем дворике, у бассейна, а потом вошли в дом. Я приготовил ужин на кухне, и мы разговаривали — не помню о чем, не важно, главное — подтекст, скрытый за самыми обычными словами и фразами. Взаимная жажда. Мы ели, разговаривали, смотрели друг на друга, смеялись, и я просто не верил своему счастью. Я искал ее всю жизнь — и вот она, а вот я.

В тот вечер я к ней не прикоснулся.

Но я был у нее на следующий день после того, как позвонил Нагелу и узнал, что дело продвигается со скрипом. Я обрадовался. Тот звонок стал первым актом измены. Первое предательство друга и коллеги.

— Алло, Нагел, как дела?

— Ты забрал пистолет?

Я похолодел, потому что о пистолете я совсем забыл. Он до сих пор где-то лежал в доме.

— Да. — Неожиданно я осознал: пистолет — отличный повод увидеть ее снова. Я молчал. Нагел сказал, что он будет занят еще несколько дней, в деле несколько подозреваемых, но «местные сыщики полное говно». Вечером в тот день я снова поехал к Нонни Нагел.