Смерть на рассвете
Шрифт:
— Смотри, что я тебе купила, — тихо сказала мать. В руках она держала портативный CD-плеер. — Знаю, он тебе пригодится.
— Спасибо, мама.
Надо перестать плакать… черт! Что толку плакать?
— Пожалуйста, — сказала мать, — пожалуйста.
Ван Герден хотел поднять руку, вытереть слезы, но рука была пришпилена к кровати иглами капельниц.
— И диски тоже. — Мама держала целую стопку дисков. — Взяла их у тебя из буфета. Я не знала, какие из них ты захочешь послушать.
— Agnus Dei, — попросил ван Герден.
Мама стала перебирать коробки, нашла нужную, поставила диск, вставила сыну
— Спасибо, — промямлил он.
Ее губы шевельнулись в ответ:
— Пожалуйста.
Потом Джоан ван Герден поцеловала сына в лоб, села и стала смотреть в окно, а он закрыл глаза и стал впитывать музыку — каждую ноту, каждую благословенную ноту.
Под вечер он снова проснулся.
— К тебе гость, — сказала мама.
Ван Герден кивнул. Мама подошла к двери, с кем-то поговорила и вернулась. За ней шел Крошка Мпайипели. Бинты у него на голове полностью закрывали ухо; в больничном халате и пижаме он шагал как-то скованно. При виде великана коса ван Герден испытал огромное облегчение. Повязка у него на голове смахивала на криво надетый тюрбан, как если бы он изображал араба. Ван Гердену стало весело. Его веселость смутила Крошку — великан понимал, что выглядит нелепо, и ван Герден расхохотался, несмотря на то что его пронзило острой болью. Он хохотал и хохотал — ничего не мог с собой поделать. Мпайипели помялся на пороге, смущенно улыбаясь, а потом вдруг тоже рассмеялся, нагнувшись вперед и придерживая сломанные ребра. Они смотрели друг на друга, израненные, все в бинтах, и смеялись, и Джоан ван Герден, стоящая на пороге, смеялась тоже.
— Ты сам-то тоже выглядишь не очень, — сказал Крошка.
Ван Герден перестал смеяться.
— Мне приснилось, что ты умер.
Чернокожий великан медленно, как старик, опустился на стул у кровати:
— Вообще-то я был близок к этому.
— Что случилось вчера?
— Вчера?
— Да.
— Вчера ты спал, как и предыдущие шесть дней. А я валялся в кровати, жалел себя и устраивал разнос здешнему медперсоналу. В этой больнице не слыхали про политику позитивных действий, здесь не знают про программу ликвидации последствий расовой дискриминации: дежурят одни тощие белые медсестры с плоскими задами, которые даже не ущипнешь.
— Шесть дней?!
— Сегодня четверг. Ты здесь уже неделю.
Ван Герден изумился:
— Что случилось?
— Бестер Бритс жив, представляешь? Говорят, это чудо. Пуля не задела мозга и вышла через шею сзади, почти так же, как двадцать лет назад. Везунчик, да? Два раза подряд! И он, скорее всего, выздоровеет. Совсем как ты… Вам, белым, везет!
— А Хоуп?
За Крошку ответила мать:
— Она приходит сюда каждый день, по два, по три раза. Наверное, заглянет чуть попозже.
— Она не…
— Она испытала сильное потрясение. На одну ночь ее даже оставили здесь; врачи наблюдали за ее состоянием.
Ван Герден переваривал полученные сведения.
— А Верготтини?
— Арестован, — ответил Крошка. — И когда у Меченого Вентера срастутся кости и заживет башка, его тоже отправят за решетку.
Ван Герден посмотрел на Крошку: надбровные дуги еще распухшие, повязка на голове, грудь тоже забинтована.
— А ты как?
— Ухо
Ван Герден молча смотрел на великана.
— Он здоровый, собака. Сильнее всех, с кем мне приходилось драться. Честно признаюсь, мне пришлось туго. Безжалостный зверь, в нем больше ненависти, чем во мне. Он рвался убивать. Я испугался, представляешь? Он захватил мою голову в клещи и молотил ею о стену, а когда я почувствовал его силу и увидел его бешеные глаза, я подумал: «Тут-то мне и конец». Он медлительный, у него слишком много мускулов, слишком много стероидов, а двигается он плохо… Но такой сильный! — Крошка выругался, потрогал повязку на голове и оглянулся с виноватым видом. — Извините, мэм.
— Вы говорите, говорите, — улыбнулась Джоан ван Герден. — А я подожду снаружи. — Она вышла и прикрыла за собой дверь.
Мпайипели посмотрел ей вслед.
— А потом?
Крошка развернулся, поправил что-то под халатом, скривившись от боли.
— Так и долбил одной рукой мою голову о стену, а другой пытался оторвать мне ухо. Представляешь, ван Герден? Настоящая скотина — ухо хотел оторвать! Я лягался, потому что мне было чертовски больно, наконец попал ему коленом в пах и как-то вырвался. Тогда я понял: если я хочу остаться в живых, надо держаться от него подальше. В какой-то миг мы оказались по разные стороны стола, и тогда я схватил стол за ножку и ударил его по башке — удар был сильным, столешница треснула, из него кровь лила, как из недорезанной свиньи, он трясся, как мокрый пес, но не вырубился. Опять полез на меня. Говорю тебе, я испугался, потому что после такого удара никто не выстоит, но ему все было мало, столько в нем скопилось злости. Пришлось уклоняться и бить, уклоняться и снова бить. Честно тебе скажу, ван Герден, я еще никогда так не уставал. Вместо лица у него была каша, а он все равно лез на меня. Я бил его изо всех сил, бил всем, что попадалось под руку, он плевался кровью и зубами и все равно шел на меня…
Мпайипели медленно встал.
— Надо попить.
Он подошел к столику, на котором стоял графин с водой и стакан, налил себе воды — звякнули кубики льда, немного воды выплеснулось на стол.
— Ах, — сказал Мпайипели. — Ну ничего, сестры подумают, что это ты расплескал.
Он выпил воду залпом, снова налил полный стакан и вернулся на место.
— Хочешь?
Ван Герден кивнул. Крошка поднес стакан к его губам и держал, пока он пил.
— Надеюсь, пить тебе не запрещают? Вода не вытечет из какой-нибудь дырки?
Ван Герден с наслаждением глотал ледяную воду — свежую, вкуснейшую воду.
— Он еще несколько раз меня ударил — правда, уже не больно. Он замахивался так медленно, что сразу было понятно, куда он собирается бить. Но я так устал, что даже уклоняться не было сил. Теперь я понимаю, что чувствует дерево, когда его рубят: удар проходит по всему телу, ты чувствуешь его внутри, вот здесь. — Крошка поднес палец к середине лба. — Наконец он упал ничком, как слепец, который ничего вокруг не видит. Не могу тебе передать, как я обрадовался, потому что я выдохся, совершенно выбился из сил. Я рухнул на колени, мне хотелось пойти помочь тебе, но у меня все отказало. Я как будто плыл в патоке, голова не соображала. Надо было отдохнуть.