Смерть ростовщика
Шрифт:
Но и переводчик не шел...
Сердце Кори Ишкамбы билось неровно, с перебоями. То его почти не было слышно, так что казалось, будто оно совсем останавливается, то начинало колотиться так, что Кори Ишкамба слышал его стук...
Дыхание Кори Ишкамбы становилось все затрудненнее; иногда он не мог вздохнуть; ему становилось так душно, что он готов был лечь на землю. Желая облегчить свое состояние, он встал с места, но голова у него закружилась, в глазах потемнело. Он пошатнулся и чуть не упал. Опершись о стену, он выпрямился и с трудом сделал два-три глубоких вздоха. Стало немного легче.
Несколько придя в себя и отдышавшись, он вытащил
«Вероятно, мои часы спешат», — подумал он, успокаивая сам себя. Желая подкрепить эту надежду, он спросил у прохожего:
— Сколько времени?
Прохожий, не останавливаясь, вынул из внутреннего кармана часы, взглянул и подтвердил:
— Двенадцать!
«Может быть, — стал говорить ростовщик себе, — ничего страшного и не случилось! Просто управляющий банком заболел или его лошадь сломала ногу, или испортилось что-нибудь в его коляске, и поэтому он сегодня не приехал или опоздал... Уже подходит время полуденной молитвы и чтения заупокойных в мечети Диван-беги. Что пользы от того, что я стою здесь? Это не принесет ничего, кроме убытка, только я не попаду на похороны и останусь без лоскутка материи, который смогу получить там. Достаточно и того, что сегодня из-за напрасного ожидания потерян плов жильца одной из моих келий. Разумнее всего, не теряя времени, идти в мечеть Диван-беги».
С этими мыслями Кори Ишкамба, свернув с асфальтированных тротуаров пассажа, направился к хаузу Диван-беги. Однако, пройдя два-три шага, он остановился, подумав:
«Лучше мне пойти по главной базарной улице, ведь там я смогу издали заметить едущих из Кагана. Вдруг я все же встречу управляющего или служащих банка и узнаю какие-нибудь утешительные новости».
Воодушевившись этой надеждой, он свернул вправо, спустился на нижнюю базарную улицу и пошел на восток. Он шел медленно, стараясь разглядеть тех, кто, двигался ему навстречу со стороны Кагана.
Дорога была запружена лошадьми, ослами, арбами, колясками и пешеходами. Но не было видно длинного рессорного экипажа, запряженного тройкой лошадей, на котором служащие банка, в сопровождении вооруженной охраны, возили мешки с деньгами. Не видел Кори Ишкамба и крытой парной коляски управляющего банком.
Он дошел до аптеки, что была напротив юго-западного входа в мечеть Диван-беги. Там он на мгновение остановился и снова окинул внимательным взглядом дорогу из Кагана. Нет, тех, кого он искал, по-прежнему не было...
Крытые ряды кончались, и отсюда начиналась страшно грязная после недавнего дождя улица. Все же Кори Ишкамба решил не вступать под своды мечети. Он не терял надежды увидеть желанную коляску и потому пошел дальше. При каждом шаге нога тонула чуть не до колена, а когда он поднимал ее, чтобы сделать следующий шаг, снималась кожаная калоша, и приходилось ее искать в густой грязи.
Пыхтя и задыхаясь, он пробирался таким образом по улице. На него летели со всех сторон шлепки грязи от копыт лошадей и колес арб. Так он добрался до торговых рядов, которые прилегали к восточному берегу хауза Диван-беги.
Кори Ишкамба остановился недалеко от базара, где торговали свежим клевером, и снова внимательно осмотрел всю, хорошо видную отсюда, улицу. Те, кого он ждал, не ехали.
Уже входя на площадку, он бросил последний взгляд в сторону базара и не поверил своим глазам: вдали он увидел длинную четырехколесную
И лошади были такие же — черные, крупные. Разница заключалась лишь в том, что в банковскую повозку запрятали тройку, а в эту была запряжена пара. Однако Кори Ишкамба тут же подумал:
«Может быть, третья лошадь заболела или с ней что-нибудь случилось, потому сегодня и запрягли двух».
Тележка все стояла, а Кори Ишкамба отсюда не мог разглядеть, сидят ли в ней служащие и везут ли они деньги. Путь повозке преградили две встречные высоко нагруженные арбы. Возницы ругались и поносили друг друга. Ни один из них не желал попятиться, чтобы освободить другому дорогу. За каждой из этих арб скопилась вереница застрявших экипажей.
Кори Ишкамба устремился было навстречу — ему не терпелось скорее услышать хорошие вести, но в этом месте грязь была так глубока, что перейти улицу было совершенно невозможно. Поневоле пришлось ему набраться терпения и, стиснув зубы, ждать, когда дорога освободится и повозка подъедет.
Как только дорога освободилась, арбы одна за другой стали проезжать перед глазами Кори Ишкамбы; дождавшись своей очереди, тронулась с места и четырехколесная повозка. Но, вопреки ожиданиям Кори Ишкамбы, в ней не оказалось ни банковских служащих, ни мешков с деньгами. Вместо них лежал покойник, рядом с которым сидели санитары из больницы: повозка была, видимо больничная, и на ней везли па вскрытие труп какого-то внезапно умершего европейца.
Когда Кори Ишкамба увидел это, он невольно вспомнил стихотворение поэта Абдурахмана Джами{42}, которое он заучил когда-то в детстве. Оно весьма походило к его теперешнему положению:
Повсюду пред глазами и в моей душе больной Всегда лишь ты одна. Где б ни был я, на что бы ни глядел, передо мной Всегда лишь ты одна.В полном отчаянии, полумертвый от горя, Кори Ишкамба вошел во двор мечети. И во дворе, и в самой мечети было полно народа. Все сидели на своих ковриках, ожидая, когда муэдзин выкрикнет призыв к молитве. В южной стороне двора можно было видеть трое носилок с покойниками. Одни носилки были обтянуты простой белой материей, другие — старой и выцветшей парчой низшего сорта, зато третьи — прекрасной новой золотой парчой с вытканными на ней красными цветами.
Увидев это, Кори Ишкамба обрадовался и подумал: «Вот дал бы бог, чтобы всех покойников понесли на одно кладбище: я получил бы сразу три лоскута. Это возместило бы мне тот плов, который я прозевал сегодня утром у одного из студентов. Ну, если не трех, то хотя бы двух. Хоть два лоскута я мог бы получить!»
Затем он стал размышлять:
«Ну, хорошо, а если этих покойников понесут на разные кладбища, тогда что делать?» — И тут же он дал ответ: «Пойду за теми носилками, которые обтянуты красной парчой. Видно, умерший из богатой семьи. О его смерти сожалеют все, особенно мать и отец, да и остальные родственники.