Смерть в Киеве
Шрифт:
– Ну, за то не выгоняют, потому как бог и сам грешит потихоньку. Вон сколько ангелов расплодил вокруг себя, там тебе и шестикрыльцы, и трехкрыльцы, и с двумя крыльцами.
– Ангелы - не женщины.
– А кто же они? Ты читал много книг, разве где-нибудь написано, что ангелы - мужчины? А раз не написано, получается - женушки. А съел бы я сейчас какое-нибудь свеженькое жаркое. Может, поищем, где они оленя зажаривают для князя, да урвем там по кусочку?
– Нам бы князя не прозевать. А то как обсядут его за трапезой, невозможно будет и слова молвить.
– Вот уж! Разве тут словом что-нибудь поделаешь? Взять бы дубину да разогнать этих дармоедов, а князю твоему...
– Не забывай: ты должен быть благодарным ему за свое освобождение. Так все считают, и так должно быть в дальнейшем. Негоже, если станешь к своей благодарности примешивать угрюмость или, еще хуже, неосторожным словом раскроешь нашу тайну. Знаем об этом только трое: ты, я и князь Ростислав. Не забывай об этом, Иваница.
– Одни помнят, другие забывают - вот и вся справедливость, которой ты прожужжал мне уши, лекарь.
Потом они бродили молча. Среди величественной неуютности и непривлекательности дворца, запущенного и обезображенного, они имели вид неприкаянных, но не грешников, а чистых праведников, забредших сюда с намерениями, быть может, очистительными, но растерялись, не зная, с чего начинать, и кружат в этом царстве сонной захламленности без надежды выбраться отсюда когда бы то ни было.
Князь Ростислав спал долго и крепко, как человек, не обремененный сомнениями и тревогами. Еще дольше он одевался, с помощью своего спальника, ибо не полагалось посторонним видеть князя не во всем величии и славе его высокого достоинства, подчеркиваемого надлежащими одеждами и дорогим оружием; поэтому Дулеб добрался к Ростиславу, уже сам, как и Иваница, проголодавшийся и изрядно-таки разозленный.
– Здрав будь, княже, - поздоровался он и не выдержал, добавил: Спишь хорошо, дым не душит, а, видно, лишь щекочет. А дым не только в этом дворце, но и над всей землей Суздальской - не забудь.
– Ну, - поморщился Ростислав, - при рабе пробуешь упрекать князя?
Красные пятна нездорового оживления еще больше оттеняли обычную бескровность его лица. В голосе улавливалась нескрываемая брезгливость, когда бросил свои оскорбительные слова об Иванице.
– Не раб, - твердо молвил Дулеб.
– Товарищ мой Иваница. И ведаешь про то вельми хорошо, княже. Отец твой...
– Я тут князь, - прервал его речь Ростислав, - и с рабами не...
– Останемся оба, - в свою очередь не дал ему договорить лекарь, останемся оба или же...
– Ну, - вскинул брови, изображая изумление и испуг.
– Или бросим тебя и уже не возвернемся никогда!
– А!
– Увлекся слишком собою, княже, и забыл...
– А!
– В твоих руках намерения всей жизни князя Юрия, за ним же стоит весь народ наш...
– А!
Потерпев поражение с Иваницей, Ростислав теперь мстил Дулебу этим своим бессмысленно-равнодушным "А!", отталкивая от себя, напоминал, что, даже стоя рядом, ты должен чувствовать: он князь - и ты должен держаться на почтительном расстоянии, которое никому из смертных не дано преодолеть, ибо это - расстояние происхождения и рождения, неистребимое и неодолимое, поэтому сблизиться с князем - это все равно что дотянуться до бога.
– Как условлено было с князем Юрием, ходили мы с Иваницей к киевскому простому люду и можем уже сегодня сказать, что киевляне ждут Долгорукого, хотят увидеть его в своем городе...
– А!
– Ты же тем временем, княже, проявляешь неосторожную неразборчивость, допускаешь к себе людей, которым верить нельзя, и этим угрожаешь...
– Угрожаю? Кому же?
Он привык спрашивать, не слушая ответов, ибо счастье для всех, как он считал, было уже в самом княжеском расспрашивании. Поэтому не стал слушать ответа Дулеба, а сразу же и добавил:
– Ведаю, что делаю.
– Петрило - враг твой и князя Юрия, а ты его пригрел.
– А!
– Петрило - доверенный воеводы Войтишича и игумена Анании.
– Войтишич? Его здесь не было. Игуменов - не было. Еще?
– От Войтишича и игумена послан гонец к Изяславу. Сказано о тебе и обо мне. Гонца снаряжал Петрило.
– Откуда ведомо тебе?
– Это мое дело.
Ростислав еще не хотел выдавать своей встревоженности, однако по всему было видно, что слова Дулеба его задели.
– Как знаешь, с чем поехал гонец?
– Знаю - и уже достаточно. Знаю еще и то, как похваляешься ты, что хоть сегодня можешь сесть в Киеве князем. Даже князь Юрий был бы опечален такими твоими похвальбами, что уж говорить про Изяслава, ежели узнает?
– Не твое рабское дело.
– Так слушай, княже. Ежели еще раз услышу от тебя про раба, не увидишь меня больше никогда. Запомни себе. Окромя того...
– Ну?
– Окромя того, ты должен извиниться перед нами с Иваницей за свою грубость.
– А!
– Ждем, княже.
Ростислав посмотрел на них обоих так, будто только что увидел этих людей.
– Что-нибудь еще сказать намерен?
– Ждем извинений.
– Ну, лекарь, прости. Не выспался. В этом Киеве и выспаться не дают.
– Ты еще не в Киеве, княже. И никогда в нем не будешь. А хуже всего то, что и князь Юрий вряд ли попадет сюда, ибо ты все испортил, вместо того чтобы помочь. Не выдержал ты, княже, испытания Киевом.
– Что можешь ты знать в сих делах высоких?
– Знаю, что кличешь к себе бояр киевских, так, словно ты уже великий князь тут. Разослал гонцов к черным клобукам и торкам, будто ждешь их с повинной головою, что ли.
– От кого узнал?
– От твоих врагов, не от друзей.
– А!
– Не веришь - так поверишь. Попытайся сделать так. За обедом скажи, что дал грамоты черным клобукам, торкам и берендеям, половцам, мол, точно так же готовишь. А потом и пошли своих людей тайком вослед за торками и черными клобуками, когда они от тебя пойдут. Грамот же не давай, а лишь пустые пергамены.