Смерть в «Ла Фениче»
Шрифт:
— Прошу прощения, синьоры, что не встал вам навстречу, — проговорил он, аккуратно удаляя черный контур с левого глаза.
Брунетти в ответ лишь молча кивнул. В следующий миг Дарди оторвался от зеркала и посмотрел на вошедших:
— Да? — и тут же вернулся к прерванному занятию.
— Вы уже знаете, что произошло? — начал Брунетти.
— Вы насчет Веллауэра?
— Да.
Не удовлетворившись столь односложным ответом, Дарди отложил полотенце и обратился к полицейским:
— Могу я вам быть полезен, синьоры? — адресуясь главным
Польщенный Брунетти любезнейшим образом улыбнулся:
— Полагаю, да!
И заглянул в программку, зажатую в руке, как бы припоминая, кто перед ним:
— Синьор Дарди, вы, по-видимому, уже слышали, что сегодня вечером скончался маэстро Веллауэр.
Певец признал этот факт легким кивком головы. Брунетти продолжал:
— Мне хотелось бы узнать от вас как можно больше о сегодняшнем вечере — о том, что происходило в течение первых двух действий оперы. — Он сделал паузу, Дарди снова кивнул, но и теперь ничего не сказал. — Вы сегодня вечером разговаривали с маэстро?
— Я видел его мельком, — сказал Дарди и, повернувшись в винтовом кресле обратно к зеркалу, принялся усердно удалять остатки грима. — Когда я входил, он что-то обсуждал с одним из осветителей, — что-то насчет первого акта. Я сказал ему «Buona sera» [11] и пошел к себе гримироваться. Как видите, — он указал на свое отражение в зеркале, — это занимает много времени.
— А во сколько это было? — уточнил Брунетти.
— Около семи, по-моему. Ну, может, чуточку позже, в четверть восьмого, но уж никак не позднее.
11
Добрый вечер (ит.)
— И после этого вы его видели?
— Тут или за кулисами?
— И там, и там.
— Я видел его после этого единственный раз — со сцены, когда он стоял за пультом.
— А с кем был маэстро, когда вы его видели?
— Я же вам сказал — с одним из наших осветителей.
— Да, я это помню. А еще с кем-нибудь?
— С Франко Санторе. В буфете. Они обменялись парой слов, но я как раз уходил.
Брунетти знал и это имя, но все-таки спросил:
— А этот синьор Санторе — кто он?
Казалось, Дарди совершенно не удивило старательно разыгрываемое комиссаром невежество: в конце концов, полицейский вовсе не обязан знать имя одного из знаменитейших в Италии театральных режиссеров.
— Режиссер, — объяснил он и покончив с вытиранием, швырнул полотенце на столик. — Постановщик спектакля. — Он потянулся за шелковым галстуком, лежавшим с правого края столика, аккуратно продел его под воротничок рубашки и тщательно завязал. — Что-нибудь еще? — поинтересовался он равнодушным голосом.
— Нет, думаю, этого достаточно. Спасибо за помощь. Если нам понадобится снова побеседовать
— В «Гритти». — Певец с некоторым недоумением глянул на Брунетти, будто хотел спросить: неужели в Венеции есть какой-нибудь другой отель? — но как-то побоялся.
Брунетти, поблагодарив, вышел в коридор.
— Что, теперь к тенору? — предложил он Фоллину, заглянув в программку, по-прежнему зажатую в руке.
Кивнув, тот провел его по коридору к двери напротив.
Брунетти постучал, выдержал паузу, но ответа не услышал. Постучал снова — изнутри донесся какой-то шорох. Истолковав его как приглашение войти, он увидел в кресле маленького худенького мужчину, полностью одетого, — даже пальто было перекинуто через подлокотник, — сидящего с тем видом, который в классах актерского мастерства именуют «миной оскорбленной невинности».
— Ах, синьор Экевесте! — воскликнул Брунетти, подбегая к нему и протягивая вперед руку, чтобы избавить знаменитость от необходимости вставать с кресла. — Это огромная честь для меня — встретиться с вами! — что в тех же классах называют «демонстрацией трепета перед гением».
И, словно промерзший ручей под лучами мартовского солнца, ледяной гнев Экевесте таял под напором страстной лести Брунетти. С некоторым усилием поднявшись с кресла, молодой тенор вежливо кивнул.
— С кем имею честь? — спросил он с легким акцентом.
— Комиссар Брунетти. Я из полиции, синьор — я тут по поводу этого огорчительнейшего происшествия.
— Ах, да-да, — отозвался его собеседник так, словно что-то когда-то слышал о полиции, но так давно, что успел позабыть, чем она, собственно, занимается. — Так вы, значит, приехали сюда из-за всей этой… — он замолчал, вяло поведя рукой, словно рассчитывая, что кто-то просуфлирует ему нужное слово, — …этой неприятной истории с маэстро.
— Да, именно так. В высшей степени неприятной и огорчительной, — лопотал Брунетти, все время пристально глядя в глаза тенору. — Не затруднит ли вас ответить на несколько вопросов?
— Разумеется, нет, — ответствовал Экевесте, грациозно опускаясь в свое кресло, успев при этом поддернуть брюки на коленях, дабы не повредить их остро наглаженные стрелки. — Я буду рад вам помочь. Его смерть — колоссальная утрата для всего музыкального мира.
Перед лицом этой сокрушительной пошлости комиссара хватило лишь на немой почтительный кивок, после которого он отважился спросить:
— В котором часу вы сегодня прибыли в театр?
Экевесте призадумался:
— Пожалуй, около половины восьмого. Я опоздал. Задержался. Вы меня понимаете? — произнес он с таким выражением, что возникла совершенно отчетливая, картинка; как волей-неволей приходится выскальзывать из смятых простыней и дивных женских объятий.
— А почему вы опоздали? — спросил Брунетти, прекрасно понимая, что именно этого-то от него и не ждут, но ведь интересно же— как изменится картинка после вопроса.