Смерть в подлиннике
Шрифт:
– Я понял, – оборвал его Гуров. – Значит, ничего ценного ты не увидел.
– Ничего из того, что должно храниться под семью печатями и стоить, как крыло самолета, – ответил Бобровский и сложил фотографии стопкой. – Что это за набор? Откуда у тебя эта галерея?
– Шашлыки, – напомнил Гуров.
– Ох, точно.
Бобровский умел и любил заниматься шашлыками, начиная от выбора мяса непременно на рынке и заканчивая торжественным водружением готовых шашлыков на блюдо в центре стола. Он знал десятки рецептов маринадов – шашлыки всегда получались отменными.
– Налетай, – скомандовал Бобровский, снимая мясо с шампура прямо в тарелку Льва Ивановича. – И все-таки, Гуров? Расскажешь про фотографии?
– Ты меня удивил, – признался Гуров. – Бывший
– А продал он все это там же, в Германии?
– Да нет, уже в Москве. Видишь ли, ему помогали все это покупать. Его пассия, тоже переводчица. Находила что-то редкое и ценное, а мужик это покупал. Потом она же помогла ему вывезти это из Германии в СССР. Он утверждает, что все это барахло она записала на себя.
– Странная история, – задумался Бобровский. – Во время восьмидесятых этот хлам продавался в Германии на каждом углу. Жили небогато, вот и торговали всякой ерундой. Извини, но ни одного раритета на фотографиях я не увидел.
– А может быть так, что ты просто не в курсе? – Гуров решил поддеть друга. – Как там говорят? Не твоя специализация, вот.
– Это у меня-то? – рассмеялся Бобровский. – Верь мне, Гуров. Я бы не стал тебе пудрить мозги. А вот этого типа, похоже, обманули.
– Его фамилия Моргунов, – уточнил Гуров. – Он по сей день живет своими увлечениями. Вся квартира похожа на склад ненужных вещей, но он утверждает, что всё это вызовет интерес у настоящих ценителей прекрасного, а дилетант пройдет мимо.
Бобровский подошел к перилам, подставил руку под струи дождя.
– А покупал он это, наверное, на развалах? – спросил он.
– На фермерских рынках, на блошиных. Говорит, там было много базарчиков. Иногда встречались действительно ценные вещи.
– Вот в том, что случайно можно было наткнуться на настоящее сокровище, я не сомневаюсь. – Бобровский вытер руку о штанину и сделал мощный глоток пива прямо из бутылки. – В то время очень много действительно ценных вещей обнаруживалось то у кого-нибудь на чердаке, то в маленьких музеях за рубежом, то в частных коллекциях. Иногда люди даже не помнили, как это к ним попало. Очень многое было украдено или уничтожено. Концов теперь не найдешь. Ты, кстати, слышал про таинственный автопортрет Санти? Очень показательный пример.
– Санти Рафаэль? Тот, который написал Сикстинскую мадонну?
– Он самый. Кстати, она с середины восемнадцатого века находится именно в Германии, в славном городе Дрездене. Совпадение?
Бобровский довольно улыбнулся, поиграл бровями и снова отпил пива из бутылки.
– Да ну брось, – поморщился Гуров.
– И все-таки есть в этом какая-то мистика, – мечтательно произнес Бобровский. – А история интересная. Только случилось это в наши дни. Говоришь, Моргунов находился в ГДР в восьмидесятые? Примерно в то же время под Берлином случилась трагедия: в своем доме во время пожара погиб известный коллекционер и антиквар, эксперт и меценат Вилле Шеффер. Иногда его называли Вилле, но он, кажется, не возражал. Выходец из обычной крестьянской семьи, поднявшийся на торговле туалетным мылом, которое научился варить сам, и благодаря знакомству с дочкой замминистра, имя которой все быстро забыли. В течение своей уже роскошной жизни всяко демонстрировал близость к простому люду, но тем не менее на обед никого из обычных граждан не приглашал. Постоянно общался с красивыми женщинами, рядом всегда крутилась какая-нибудь новая красотка. Многие из них потом становились актрисами или певицами. То есть он их содержал и после расставания. Жил он в Восточном Берлине, а вот офис устроил в Западном, где была совсем другая жизнь. Ходили слухи, что Вилле даже основал там некое печатное издание, где публиковались фотографии раздетых красавиц. Шеффер косил под Хеффнера. Понял, о чем я? Ладно, не напрягайся. Сведения, если что, неточные. Но это я так, для полноты образа, чтобы ты понимал, что дядька был ой как непрост.
Его смерть окутана мрачной тайной. Я не шучу, Гуров, так оно и было. Говорили, Шеффер любил выпить. Ну и попал на этом фоне. Вроде бы был пьян, упал и ударился головой, что-то уронил, что-то вспыхнуло. Короче, устроил он ночью в своем доме пожар. Жил он один, помощники по хозяйству на ночь расходились по домам, и Шеффер оставался один до утра. Когда все загорелось, он, скорее всего, не успел позвать на помощь, а там кто его знает. Полиция дальше не пошла. Дом сгорел, похоронив под обломками пьяного Шеффера, но сам он оставил после себя исключительно добрую память. При жизни он тесно сотрудничал с консульством СССР в ГДР и вроде бы планировал наладить выставочный обмен между странами. По горькому стечению обстоятельств накануне гибели Шеффер присутствовал в советском посольстве на каком-то торжестве, где сообщил, что недавно приобрел неизвестную ранее картину предположительно авторства Рафаэля Санти, но не сказал, где ее раскопал. Он предполагал, что это ранее неизвестный автопортрет художника. Сказал, что будет серьезная экспертиза и если она подтвердит авторство Санти, то всему миру будет счастье. А на другой день антиквара не стало. Картину или ее обгоревшие остатки тоже не нашли, а вот обгоревшие следы прочих раритетов, как рассказывали после пожарные, валялись повсюду.
– И чем дело кончилось?
– Его закрыли. Все указывало на то, что Вилле умер от несчастного случая. Надо меньше пить. – Бобровский прищурился на бутылку пива, которую держал в руке.
– Нет, подожди. Как это закрыли? Пожар мог скрывать двойное преступление. Убийство и кражу, – предположил Гуров. – Это сразу приходит в голову.
– Это ты верно подметил. Но существуют улики, а они, наверное, так и не были найдены. У Шеффера наверняка были враги, но все они оказались ни при чем. Но я согласен с тобой – история мутная. Подобное случается не так уж и редко. Вроде бы смерть по естественным причинам, а на самом деле у кого-то был мотив желать этой самой смерти. И вещи под шумок бесследно пропадают. Но иногда то, что исчезло, спустя время обнаруживается в коллекциях или на аукционах. Вот как оно туда попало? Правда, автопортрет Рафаэля так и не всплыл.
– Слишком много домыслов, Толя. Какие-то пожарные, полиция… Да не стали бы они болтать на каждом углу о том, что видели в сгоревшем доме Шеффера.
– В этот раз я ручаюсь за подлинность истории. Дело в том, что тому, кто мне рассказал об этом, я не имею права не верить. Это был мой отец. В то время он приехал в Берлин в составе торговой делегации и лично присутствовал на том приеме, где Шеффер объявил о картине Рафаэля Санти. Отец провел в Берлине всего неделю, а информацией из полиции его снабжали сотрудники посольства. Жаль, теперь у него уже ничего не узнаешь.
– Он умер вскоре после нашего с тобой знакомства, – вспомнил Гуров. – А я и не знал, что он был так крут.
– Ты не знал, что мой папаша объездил половину земного шара?! – хохотнул Бобровский. – Действительно, откуда тебе знать? Я ведь не рассказывал. Ну нет, Гуров, так нельзя. Хочешь, расскажу, как французы пытались напоить отца водкой на саммите в Торонто? Тогда наливай.
Утро встретило Гурова ярким солнцем, и он не сразу вспомнил, что не дома. Сознание вернулось быстро, память тоже, и сразу стало понятно, что накануне вечером они с Толяном Бобровским вовремя прекратили пить и отправились спать. В противном случае Лев Иванович сразу после пробуждения помер бы от головной боли.
Вчера Бобровский постелил ему на втором этаже, а сам остался спать на веранде. Этим утром они встретились на просторной кухне, за деревянным столом, который Толян сколотил сам.
– Половина восьмого, – доложил Бобровский, ставя перед Гуровым сковороду с яичницей. – Яйца покупаю у соседей. Ешь давай, от такого не отказываются.
Гуров все еще прислушивался к себе: а вдруг все-таки у него похмелье, а он еще не полностью проснулся, чтобы его ощутить? Но на удивление, он чувствовал себя неплохо.