Смерть в подлиннике
Шрифт:
– Что ж, если вы долгое время не общались с Алевтиной Михайловной, то они отпадают сами собой, – вздохнул Гуров. – Но один я все-таки задам. Где вы были третьего сентября? Сможете вспомнить?
– Это легко, – не задумываясь, ответил Моргунов. – Я был в больнице. Сердце. Забрали на «Скорой» в семь утра. Пробыл там с вечера второго до утра четвертого сентября. Вы очень кстати напомнили про это. Мне нужно принять лекарство. Так что, если вы не против, будем прощаться.
Гуров сел в машину, припаркованную возле подъезда, вынул из бардачка сигареты и бутылку воды. Сентябрь все еще радовал изумительной погодой, но сегодня было особенно жарко. Вода оказалась теплой, и Лев Иванович сморщился, сделав
Уезжать он не собирался. На сегодня дел у него больше не было. После встречи с Моргуновым осталось столько вопросов, что хоть вешайся. Старик оказался изворотливым, как змея. Секретов у него было предостаточно.
Тут как тут нарисовался генерал-майор Орлов. Увидев на экране знакомый номер, Гуров вышел из машины и поднес мобильный телефон к уху.
– Как там дела? – поинтересовался Орлов.
– Бывало и лучше, – признался Гуров. – Только что вышел от Моргунова. Пяти минут не прошло.
– Обнаружил что-то интересное?
– Думаю, да. Он быстро взял инициативу в руки, а я не стал сопротивляться. Рассказал мне о своей жизни в Германии и даже вспомнил про свои отношения с Голиковой. В общем, сделал все, чтобы предупредить мой интерес. В день ее исчезновения был в больнице. В последний раз видел Голикову еще в Берлине.
– Полагаешь, он что-то скрывает?
– Полагаю? – усмехнулся Гуров. – Да он делает все для того, чтобы избежать вопросов о своей знакомой. Не сомневаюсь, что он действительно был госпитализирован. Скорее всего, это правда. И то, о чем он мне рассказывал про свое прошлое, тоже не вызывает сомнений. Но о Голиковой он вспоминал только тогда, когда хотел, а не тогда, когда это было нужно мне. Кстати, зарабатывает на жизнь сбытом подержанного хлама. У него вся квартира уставлена старыми вещами, какими-то сумками и тонной книг. Сказал, что Голикова с молодости испытывала интерес к древним девайсам и могла с первого взгляда обнаружить в куче мусора ценную вещь. А вот ее квартиранты ни о чем таком не упоминали. Получается, что оставила свое хобби.
– Но не забыла о нем, – сказал генерал-майор. – Крячко пообщался с девушкой, которая брала у Голиковой частные уроки. И Голикова сама ей описывала свою жизнь в Германии, рассказывала о берлинских музеях, восхищалась архитектурой. Интерес к этому у нее не пропал. В частности, она несколько раз отмечала, что невзрачные предметы, которые обычно выносят на помойку, могут дорого стоить – был бы, как говорится, вкус.
– И на этом фоне она могла поддерживать отношения с Моргуновым, – предположил Гуров. – Только вот он отрицает этот факт.
– Поговори с соседями, – предложил Орлов. – Если я правильно понял, то ты ведь еще не уехал? Поболтай с бабками возле подъезда, подлови кого-нибудь. Не мне тебя учить, Гуров. Действуй.
За спиной Льва Ивановича раздался смех. Он обернулся – на детской площадке беззаботно резвилось некоторое количество детей. Тут же, в тенёчке, сидели на лавочке и обмахивались газетками несколько молодых женщин.
– Полина! Не подходи к качелям! – внезапно подорвалась одна из них и даже привстала со своего места. – Не мешай другим, пусть покачаются!
– Чего молчишь? – из трубки раздался нетерпеливый голос Орлова.
– Так точно, – произнес Гуров в трубку. – Пойду отрабатывать жилой сектор. После отчитаюсь, Петр Николаевич.
За его спиной открылась подъездная дверь. В проеме показалась детская коляска, которую одной рукой толкала перед собой совсем юная девушка в спортивном костюме. На другой руке у нее висел весьма упитанный малыш, похожий на яичный желток – уж очень солнечно выглядел яркий детский костюмчик.
Гуров бросился вперед и придержал дверь открытой, пока мать выкатывала на улицу самое первое в жизни ребенка транспортное средство. Девушка поблагодарила и принялась устраивать в ней ребенка.
– Спасибо вам большое, – выдохнула она, распрямившись. – А то бы я ее уронила.
– Коляску?
– И дочку.
– И как ее зовут?
– Даша.
Девушка взялась за ручку коляски, но осталась стоять на месте.
– А вы ведь только что были у Алексея Егоровича? – спросила она.
– Совершенно верно, – удивился Гуров. – Ваш знакомый?
– Мы соседи. Двери у нас рядом. А вы его сын?
– Коллега, – ответил Гуров.
– Вы не подумайте, я не подслушивала, – смутилась девушка. – Просто у нас дурацкая входная дверь. Мне слышно всё, что происходит на лестничной площадке. Мы уже привыкли, но иногда бывает что-то очень громкое. Просто надо поменять дверь, но все никак руки не дойдут. Я слышала, что к Алексею Егоровичу кто-то пришел, а сейчас узнала вас по голосу. И я подумала, что к Алексею Егоровичу приехал кто-то из родственников. Ну а вдруг? Просто он один живет, почти ни с кем не общается. Человек пожилой, всякое может случиться. А он ведь очень хороший. Когда я еще в школе училась, то подарил мне несколько книг на немецком языке. Ему моя мама рассказала, что я немецкий в школе изучаю. А он потом просто пришел и подарил.
– Жаль вас разочаровывать, но мы не родственники, – улыбнулся Гуров. – И извините, если вас побеспокоили.
– Ерунда. Вы хотя бы не шумели. Недавно к нему тоже приходили. Вот тогда было действительно громко. Но там была женщина, которая сильно ругалась.
– Да что вы? – притворно изумился Гуров.
– Она так кричала, что даже Дашка проснулась. – Девушка сочувственно взглянула на дочку. – Если вы с Алексеем Егоровичем коллеги, то навещали бы его почаще, что ли. Ему бы не помешало внимание. Когда я собираюсь в магазин, то всегда захожу к нему и предлагаю купить что-то нужное. Иногда он соглашается, но чаще всего заказывает что-то совсем дешевое. Например, хлеб или макароны. Но иногда даже мне дверь не открывает. На улицу он выходит очень редко. Уже и не припомню, когда видела его во дворе. Он приходил в скверик за домом, сидел возле клумбы. Там у нас тихо, дети не орут, даже фонтанчик есть. Алексей Егорович всегда был там один. По-моему, у него вообще никого нет. Ни знакомых, ни приятелей. Но возможно, вы не знали, что у него всё вот так, невесело. Просто не оставляйте его. Извините еще раз. Может, я лезу не в свое дело, но Алексей Егорович все-таки мне не чужой. Вот после того скандала он провел три дня в больнице.
– Сердечный приступ, да. Он поделился.
– И со мной поделился, когда мы в лифте столкнулись. А если бы не сказал, то я бы и не узнала. Никто бы не узнал.
– У вас очень доброе сердце, – искренне сказал Гуров. – Таких соседей сейчас еще поискать. Но вы что-то сказали про женщину. Может быть, это и был кто-то из его семьи? Приехала родня и они что-то не поделили?
– Я не знаю, кто это был, – призналась девушка. – Та женщина что-то кричала о долгах. Наверное, все в доме ее слышали. Причем Алексей Егорович в этот момент был в своей квартире и, кажется, что-то ей отвечал через закрытую дверь.
– Если о долгах напоминают повышенным тоном, то дело серьезное, – согласился Гуров. – А ту женщину вы раньше не встречали? Не может быть такого, что она уже приходила к Алексею Егоровичу?
– Если она и приходила, то очень редко. Но я ее в принципе не видела. Даже в глазок не посмотрела. Только слышала, как она кричала, что он ей должен. А он в ответ: «Успокойся, Галя!»
«Галя. Аля. Алевтина, – сложилось в голове Гурова. – Поздравляю вас соврамши, Алексей Егорович».
Малышка заворочалась в коляске. Молодая мамочка нырнула к ней, пошарила рукой под подушечкой, достала откуда-то розовую погремушку и вручила ее дочке.