Смерть в своей постели
Шрифт:
Оперативник хотел было осмотреть бутылку повнимательнее и уже потянулся к ней, но Худолей успел ударить его по руке.
— Не прикасаться ни к чему!
— Вряд ли отпечатки что-нибудь скажут вам, — проговорил Вохмянин. — Всем было позволено ходить по комнатам. Даже строителям.
— Каким строителям? — быстро повернулся к нему Пафнутьев.
— Я, наверное, не сказал — в доме живут двое шабашников с Украины.
— Что они здесь делают?
— Отделочные работы. Вагонка, уголки, плинтуса, обналичка, лестница… Это все на них.
— Где они обитают?
— В подвале. Там тепло, сухо, тихо.
— Они и сейчас там?
— Конечно, где же им быть. Днем по всему дому шастают, а на ночь — к себе, в подвал.
Пафнутьев подошел к окну, осмотрел шпингалеты, запоры, петли. Поколебавшись, отдернул штору, долго всматривался в ночную темноту. Шаланда тоже подошел к окну, склонился к самому стеклу и, прижав ладони к глазам, долго смотрел в ночь, будто хотел увидеть что-то важное, такое, что никому никогда не увидеть.
— Пуля прошла навылет и ударилась вот сюда. — Худолей показал на стене выбоину.
— И что же из этого следует? — недовольно проворчал Шаланда, задетый тем, что не его подчиненный увидел след.
— Из этого следует. — Худолей повернулся к Пафнутьеву, давая понять, что отвечает своему начальству, а не каким-то там посторонним. — Из этого следует, Павел Николаевич, что убийца стрелял не от двери, не от окна, не от той или этой стены. Убийца спокойно приблизился к своей жертве и с близкого расстояния, присев и выбрав точку, спустил курок.
— Выходит, что… — начал было Пафнутьев, но Худолей его перебил.
— Маленькая подробность, Павел Николаевич… Пуля прошла сквозь голову и над полом горизонтально. Убийца действительно в момент выстрела присел. Ему, видимо, не хотелось стрелять в лицо…
— Это говорит о многом, — заметил Пафнутьев.
— Очень о многом. — Худолей, не выдержав, подмигнул красноватым своим глазом, давая понять, что уж мы-то с вами, Павел Николаевич, прекрасно знаем, что здесь произошло и как все надо понимать.
— О чем же это говорит? — спросил Шаланда, пересилив обиду.
— Это говорит о характере убийцы, о его отношениях с жертвой, может быть, даже и о половой принадлежности.
— Что значит половая принадлежность? Гомик он, что ли? — Шаланда все больше раздражался, чувствуя, что понимает не все намеки Худолея. — Педик? Сексуал какой-то вонючий?
— У гомика вообще половая принадлежность как бы смазана. Я говорю о другом — мужчина это или женщина.
— И кто же это?
— Будем работать. — Худолей развел ладошки в стороны, прося не торопить его, дать возможность сделать выводы правильные, грамотные, должным образом поданные.
— Что-то ты темнишь, я смотрю.
— Пуля ударилась вот здесь и упала вот сюда, — показал Худолей на маленькое известковое пятнышко в ворсе ковра. — Злоумышленник явно не торопился — он увидел пулю на полу и, несмотря на то, что за его спиной колотилась в агонии эта громадная особь, подошел, наклонился, взял ее и унес с собой. Как и орудие преступления.
— Боже, сколько слов! — простонал Шаланда.
— Зато по делу, — проворчал чуть слышно Худолей, кротко взглянув на Пафнутьева — дескать, мог бы и заступиться.
— У тебя есть еще мысли? — спросил Пафнутьев, откликаясь на жалобный худолеевский взгляд.
— И немало, — горделиво ответил тот.
— Слушаем тебя внимательно.
— Убийца чувствовал себя в этой комнате совершенно спокойно.
— Из чего это следует? — раздраженно спросил Шаланда, видя, что и он, и его опер не участвуют в разговоре, оказавшись как бы отодвинутыми в сторону.
— С вашего позволения, я вернусь к своей незаконченной мысли, — церемонно проговорил Худолей, давая понять, что Шаланда ведет себя не лучшим образом. — Так вот, убийца вел себя не просто спокойно, но еще и свободно. Причин может быть несколько. Возможно, он часто бывал в этой комнате, и она для него была почти родной. И, войдя сюда, он просто пришел к себе. Он мог даже закрыть за собой дверь на ключ.
— Она что, закрывается? — спросил Шаланда.
— Да, — ответил Худолей, не оборачиваясь — он осмотрел дверь раньше, едва только вошел. — А сделав свое черное дело, отпер дверь и вышел. Возможно иное объяснение его спокойствия и неторопливости при совершении столь жестокого преступления.
— О, Боже, — чуть слышно простонал Шаланда.
— Да, с вашего позволения, я бы назвал это преступление действительно жестоким. — Когда Худолей видел, что его слушают, когда ему и в самом деле было что сказать, он становился необыкновенно многословным и выспренним. Эта его значительность при невзрачной наружности многих или раздражала, или попросту смешила. И только Пафнутьев, зная о сверхчеловеческой чувствительности Худолея, обостренной многолетним и безудержным употреблением всяких напитков, только Пафнутьев всегда слушал его терпеливо, понимая, что тот частенько говорит больше, чем сам понимает. — Так вот… Вторая причина, по которой преступник чувствовал себя здесь безопасно и безнаказанно, — состояние, в котором находился этот несчастный человек… — Худолей кивнул на громадное тело Объячева.
— И в каком состоянии он находился? — спросил Пафнутьев.
— В совершенно беспомощном, — ответил Худолей и горделиво вскинул подбородок с уже выступившей седоватой щетиной — его тоже подняли с постели, и он не успел даже привести себя в порядок.
— А это из чего следует? — маясь от нетерпения, спросил Шаланда.
— Скорее всего, он был смертельно пьян. Потому что если бы он просто спал, преступник не мог бы вести себя столь дерзко.
— В чем же выразилась дерзость?
— Дерзость выразилась в том, что он подошел со своим орудием преступления к жертве вплотную, поднес пистолет к голове, расчетливо выбрав самую уязвимую точку, и спустил курок. Обратите внимание, у него возле уха обожжены волосы. Значит, стрелял злодей с расстояния в двадцать-тридцать сантиметров. Как вы понимаете, — Худолей всех обвел пристальным взглядом, — с такого расстояния промахнуться трудно. — Он уронил голову на грудь, как это делают знаменитые скрипачи, исполнив нечто умопомрачительное. — Кстати, след пули в стене позволяет достаточно точно представить, в каком положении находился гражданин Объячев в момент убийства.
— В каком же положении он находился?
— Лежал вдоль кровати, лицом кверху, головой на подушке, ногами к двери.
— Надо же, — пробормотал Пафнутьев, — он, оказывается, заранее лег ногами к выходу.
— Да нет! Просто на этой кровати невозможно лечь иначе. — Худолей подошел к Пафнутьеву, присевшему на стул у окна, сел рядом. — Могу поделиться еще одним соображением, — негромко сказал он.
— Ну?
— Объячев на этой кровати спал один.
— В каком смысле?
— Без бабы. Не спала здесь с ним ни жена, ни любовница. Он всегда здесь был один.