Смерть в театре (сборник)
Шрифт:
Хамзи дальше повел себя умнее: насколько мог нежно попросил у нее прощения и объяснил своей девочке-жене то, чего ей никто не удосужился рассказать до свадьбы. Он всячески выказывал ей свою любовь, стараясь избегать всего того, что ее пугало. Они продолжали спать вместе, но лишь через три месяца сблизились вновь.
Это был счастливый и нежный союз людей, настолько близких по своим взглядам, что его можно было назвать исключительным.
Дело Хамзи процветало, жили они в роскоши. У них были общие интересы, они смеялись и радовались вместе, переживали вдвоем горести, отыскивая во взаимной любви
В целом Дарвин был неглуп, но ему не хватало той деловой хватки, которой так отличался его отец. Он обладал совершенно иным складом ума, превосходной памятью, элегантными манерами и чистым, музыкальным голосом. Дарвин закончил юридический факультет университета, и перед ним открывалось обеспеченное будущее.
— На мой взгляд, он излишне мелочен и пунктуален,— как-то сказал Хамзи Тауэрс своей жене.
— Любовь моя, я не знаю никого, равного тебе,— совершенно искренне ответила Ада.
Среди этого безмятежного счастья единственной драмой, которую ей пришлось пережить одной, была смерть самого Хамзи на «Луизитании», когда он плыл в Европу, чтобы выполнить поручение президента Вильсона, связанное с экономическими вопросами. Аде тогда исполнилось пятьдесят лет. Она утратила смысл жизни и так и не обрела сто в последующие сорок четыре года!
Узнав о гибели мужа, Ада потеряла создание, долго и опасно болела, а с постели поднялась глухой. Ее лечили лучшие врачи, но какие бы новейшие средства ни применялись, последними словами, услышанными Адой, были те, которые извещали ее о смерти Хамзи. Она продолжала спать в большой супружеской постели и, натягивая на себя одеяло, всем существом тосковала но Хамзи. Она больше не слышала пи, шума улицы, ни шагов сына, ни смеха внучек. Зато для нее постоянно звучал голос ее возлюбленного Хамзи, который, прижимая ее к себе, повторял только одно слово: дорогая, дорогая, дорогая...
Визит доктора Джералда Брауна к Тауэрсам в одно из воскресений того августа имел отголоски, которые не мог предвидеть Джеф Хандлей.
Джералд Браун был последним и весьма серьезным претендентом на руку Анны Тауэрс. Его выдвинули руководить психиатрической клиникой при университете, председателем Административного совета которого был советник Дарвин Тауэрс. Именно от него зависело, получит ли Браун данный пост. Поэтому Анна волновалась вдвойне и чувствовала себя в известной мере ответственной за все, что должно было произойти, и за все те помехи, которые могли препятствовать осуществлению планов ее поклонника.
Если бы ее отец и Люси совершенно не знали этого человека, тогда его назначение полностью зависело бы от его качеств как специалиста, которые уже помогли ему получить единогласную поддержку у остальных членов Совета. Но Анна понимала, что в решающую минуту, при тайном голосовании, советник без труда сумеет склонить чашу весов в противоположную сторону. Для этого достаточно будет желания Люси. Поэтому Анна предпочла бы, чтобы знакомство Брауна с членами ее семьи произошло уже после того, как он будет проведен в Совет университета. Но, к сожалению, советник, вернее, Люси, думали иначе. И Анна не могла не переживать из-за того, что одновременно решаются два таких серьезных вопроса. Об этом она сказала Джералду.
— Подумаешь! — воскликнул Джералд, целуя ее.— Конечно, мне было бы приятно получить этот пост в университете, но если меня не назначат, я буду жить так, как жил до сих пор. Вы для меня гораздо важнее соображений карьеры, моя дорогая, и мы поженимся независимо от желания вашего отца и вашей странной сестры. Обещаю вам держаться во время этого чаепития со всем блеском и терпением, которые мне пришлось выработать для приемов в высшем свете. Забудьте страхи и не терзайтесь напрасно сомнениями, все будет хорошо.
Никогда еще Анна Тауэрс не пыталась состязаться со своей сестрой, признавая ее превосходство в смысле красоты, обаяния, умения очаровать мужчин и того магнетизма, который в последнее время стали называть «сексапильностью».
У Анны были скорее мальчишеские манеры, угловатая непосредственность и живость, но они ей очень шли. Невзирая на ее излишне строгие костюмы, исключительная женственность чувствовалась в ее легкой походке, в чуть насмешливом разговоре, поэтому надетая ею на себя маска никого не обманывала.
В свитере и узкой юбочке, без четверти четыре Анна спустилась в гостиную. Она остановилась на пороге, сжав кулаки. Напротив дивана, на столе, расставлен фамильный серебряный сервиз, которым пользовались лишь в исключительных случаях, а стулья расставлены, как в театре.
Анна могла заранее совершенно точно сказать, как все произойдет. Ее отец и Люси займут места на диване, Джералду предложат сесть напротив в кресло, ну а Анну посадят подальше от него, чтобы он не мог ее видеть. Люси будет разливать чай, а отец начнет «допрос», совсем как в суде.
Вошла Марта, давно уже работавшая в их доме. Она несла на блюде сэндвичи и маленькие пирожные.
Анна сухо спросила:
— К чему весь этот парад? Я же говорила, что мы принимаем не принца крови, и мне хотелось бы, чтобы все было попроще.
Старушка ласково посмотрела на девушку и ответила, покачав головой:
— Миссис Люси...
Анна молча повернулась и побежала на второй этаж. Там, в конце коридора, устланного ковровой дорожкой, находился кабинет ее отца. Она постучала в дверь. Изнутри донесся глубокий музыкальный голос судьи:
— Кто там?
— Это я, Анна. Могу ли я минуточку поговорить с вами?
— Разумеется, дорогая. Входи.
Дарвин Тауэрс сам сознавал, что постарел, хотя и сохранил элегантный вид. Сильно поседевшие волосы оставались густыми, а над верхней губой красовались покрытые бриллиантином маленькие усики. Он великолепно себя чувствовал и отличался по-прежнему острым и ясным умом. Но, пожалуй, с годами сильнее стало проявляться его бессердечие.
Дарвину Тауэрсу исполнилось двадцать лет, когда погиб его отец и он стал главой семьи. Его карьера не вызывала сомнений, а принимая во внимание их огромное состояние, он мог жить так, как ему заблагорассудится.