Смерть в театре (сборник)
Шрифт:
— За время работы в театре,— говорил Шанс,— я столько раз сталкивался с необходимостью изобразить на сцене кульминационный взрыв страстей, но ни разу еще не видел такой эффектной бомбы!
— Мы от этого только выигрываем,— покачал головой доктор Браун,— потому что милейшая Люси совершенно забыла о нашем существовании. Успокойтесь, дорогая,— сказал он, взяв ледяную руку Анны.— Лучше попробуйте этот «Мартини», он действительно превосходен.
— Самое ужасное в том, что мы не знаем, правда это или нет. Но она использует это против Джефа. Бедняга, мне его страшно жалко.
—
— Как знать? Спорный вопрос. Послушать Люси, так все получается как в романах Бальзака. Могут быть повышенная возбудимость, склонность к истерии, но, главным образом, у детей, если их воспитывает мать. С этим я могу согласиться. Но это вовсе не физическая наследственность, а склонность. И только! Так что говорить о неизлечимом наследственном безумии — значит, просто извращать факты.
— Значит, Джеффри вовсе не осужден на безумие?
— Конечно нет. Разве что милейшая мамаша доведет его до такого состояния,— с натянутой улыбкой сказал Браун.
Шанс Темпест знаком попросил официанта наполнить им бокалы.
— Сам Джеф совершенно точно охарактеризовал положение вещей: Люси — специалист мешать другим получить то, чего у нее самой нет.
— А жена Джефа симпатичная? — спросила Анна.
— Чудесная! Молоденькая, влюбленная, искренняя.
— Где они?
— У меня, в коттедже в Нью-Каньон. Я предложил им провести там уик-энд и постараться хотя бы на это время позабыть о существовании Люси. Обещал съездить туда и доложить, как прошел «большой совет».
— Ехать туда с «голыми руками» не стоит,— сказал Джералд.— Прежде всего надо выяснить, как в действительности погиб отец Джеффри. Люди не кончают самоубийством из-за того, что их когда-то в будущем, возможно, ожидает безумие. Чтобы поверить в это, нужны либо точный диагноз компетентного врачебного консилиума, либо мозговые явления, подтверждающие, что заболевание прогрессирует. Так что, по-моему, нужно справиться в его эскадрилье, проверить все донесения о его гибели. Кто знает, может, удастся отыскать его полкового врача? Несомненно, сохранились люди, знавшие его семью. Я попробую добраться до военных архивов... Послушайте, Шанс, не знаете ли вы кого-либо, близкого к этой семье?
— Если бы я знал, с чего начинать!.. Анна, а вам ничего не известно о родственниках Рекса Хандлея?
— Только то, что он учился^ в Йеле, как и Джеф. Именно поэтому Джеф и избрал Йель.
— Тогда дело упрощается,— обрадовался Шанс.— У меня есть приятель в драматической школе университета. Он сможет посмотреть личное дело Рекса Хандлея.
— Только бы нам найти какие-то достоверные факты до того, как Джеф встретится с Люси,— сказал Джералд.— Придется немедленно браться за дело, чтобы не терять время.
Ночной сторож в театре «Темпест» был колоритной фигурой. Он уже три года работал в театре, но чтобы вспомнить его имя, Шансу пришлось заглянуть в финансовую ведомость. Все его звали Хемингуэем. Высокого роста, крепкий, с волосами, в которых уже мелькала седина, с квадратной челюстью под черной окладистой хемингуэевской бородой. На великого писателя он походил не только внешностью. Его отличали хороший вкус и широкий кругозор. Настоящее его имя — Лей Кинг.
Шанс предполагал, что в прошлом Кинг имел какое-то отношение к театру. Возможно, был актером или работал в дирекции, но только карьера его была погублена алкоголем. Однако за те три года, которые он прожил в маленькой комнатушке при театре, выполняя самые разные поручения, никто никогда не видел его не только пьяным, но даже нетрезвым.
Иногда, в самый разгар репетиции, Шанс чувствовал где-то в глубине кулис присутствие Хемингуэя. Опыт научил Шанса терпению и молчаливому ожиданию. Рано или поздно Хемингуэй чем-то выдаст себя, и не исключено, что это будет великолепно. Актеры давно заметили, что Хемингуэй был настоящей энциклопедией, когда дело касалось сценариев, особенно пьес Шекспира. Да и вообще выглядел он человеком культурным. С виду ему было лет пятьдесят. Однажды, когда они вдвоем во время репетиции пили кофе за кулисами, Шанс спросил у Хемингуэя о его прошлом. Тот с достоинством ответил:
— Если вы удовлетворены моей работой, мистер Темпест, то для чего вам знать мою родословную?
— Извините меня,— сказал Шанс и больше не возвращался к этому разговору.
Считаясь ночным сторожем, Хемингуэй в действительности имел множество довольно разнообразных обязанностей. По ночам он несколько раз обходил помещение театра, проверял замки, наблюдал, нет ли где признаков пожара. Его работа начиналась после закрытия театра, но на самом деле он был занят с утра до следующего утра. Для него весь мир ограничивался театром и маленькой закусочной напротив, где он обедал.
Случайно Шанс узнал, что Хемингуэй любит музыку, и предложил ему в свободное время подниматься к нему наверх и слушать магнитофонные записи. Постепенно ночной сторож стал как бы своим человеком в квартире директора театра, и поэтому Шанс ни капельки не удивился, когда, вернувшись в тот вечер домой, услышал Первую симфонию Брамса в исполнении Тосканини. Торжественные звуки наполняли всю квартиру. Как часто бывает у любителей музыки, Хемингуэй предпочитал громкое исполнение. Он не слышал, как открылась дверь и вошел Шанс, и остался сидеть на диване в гостиной с закрытыми глазами, позабыв о догорающей сигарете, которая вот-вот могла подпалить его седеющие усы.
— Тысячу раз благодарю,— сказал он.
— Приходите, когда захочется,— произнес Шанс.
— Вам несколько раз звонили по телефону. Я попросил службу связи записывать номера, так как не был уверен, что дождусь вашего возвращения.
Подойдя к дверям, он спросил:
— Ну, все сошло благополучно?
— Что именно?
— Но вы ведь должны были сообщить Тауэрсам новость, не так ли?
— Какую новость и откуда вы это взяли?
Хемингуэй рассмеялся. Несмотря на то, что он много курил, у него были великолепные белые зубы: