Смерть Вселенной. Сборник
Шрифт:
Стоунворд больше не держал Ботрала, но тот продолжал говорить, словно в бреду.
— Вот, вы спрашивали… В этом вся моя тайна. Пенелопа знает. Она прощает мне… что я такой зануда. Считает, что так спокойнее. И, знаете, она права: в занудстве есть что-то успокаивающее… Чувствуешь себя в безопасности, Правда, от хулиганов вот… не уберегло…
Внезапно он кинулся к двери и навалился на нее всем телом; дверь распахнулась. Слышно было, как, всхлипывая, он выскочил на лестничную площадку и пустился бежать, спасаясь, в ужасе унося прочь свое залатанное лицо и искалеченную душу. Не успев опомниться, он очутился внизу, на ночной улице.
Стоунворд
С напускной бодростью, — хотя никто не наблюдал за ним со стороны, — Стоунворд зажег сигарету, закурил и подобрал из кресла стакан, который уронил Ботрал.
Все теперь представлялось ему гораздо более мрачным, чем прежде. Он присел на краешек стола, пытаясь разобраться в себе и раздражаясь все больше. Раньше, как бы горько ему ни приходилось, у него, по крайней мере было, чем утешиться. Главное утешение состояло в том, что он считал себя человеком без иллюзий. Теперь это в свою очередь оказалось иллюзией. Стоунворд всегда был уверен: страдать может только тот, кто умен. Встреча с Ботралом показала, что это не так.
Докурив сигарету, Стоунворд встал; от злости его черты сделались резче. Раздраженно полистав телефонный справочник, он отыскал номер Ботрала и набрал его, повторяя вслух каждую цифру.
Через некоторое время из трубки донесся неприветливый женский голос.
— Алло.
— Пенелопа, вы? Говорит ваш тайный поклонник.
— Алло? Не слышу: кто говорит?
Голос был моложе, чем он ожидал.
— Хочу кое-что сообщить о вашем любимом муже. Он скоро вернется. Неудобно говорить об этом, но, кажется, он порядком выпил. Короче, он пьян в стельку.
— Кто это говорит?
— Если ты не узнаешь меня, Пенелопа, позволь назваться просто доброжелателем. Твой муж сейчас будет дома.
— Кто-то пришел.
— Думаю, это он. Я позвонил, чтобы сказать тебе кое-что по секрету. Для тебя, Пенелопа, еще не все потеряно. Очень может быть, что твой муж теперь немножечко изменится к лучшему… то есть, я хочу сказать… перестанет быть таким нудным. Пенелопа…
— Подождите, — сказала она.
Он слышал, как трубка упала на стол, слышал холодный, звонкий голос Пенелопы — «Гектор, дорогой!» — казалось, у самого уха, в трубке, звякнул кубик льда. Из прихожей донеслось приглушенное шмыганье и всхлипывание Ботрала. Послышались удаляющиеся шаги, затем два слившихся голоса. «Хорошая сцена: старую пьяную образину ласково встречает любящая жена», — подумал Стоунворд, яростно вжимая в ухо трубку, словно желая прорваться в этот далекий чужой мирок.
Он хорошо представлял себе все, что там происходит: Ботрал бессвязно извиняется, Пенелопа пытается его успокоить. Голоса медленно приближались: один все еще невнятно жаловался, другой, звонкий, звучал ободряюще. Ботрал с женой прошли мимо телефона, забыв повесить трубку, забыв обо всем, кроме своих условных обязанностей по отношению друг к другу.
— Нет, — с ненавистью прошептал Стоунворд.
Произошло то, чего он больше всего боялся.
— Не смейте, это притворство! — закричал он.
Наедине с собой человек таков, каков он есть; но когда людей Двое, между ними устанавливаются условные отношения — прочные, непоколебимые, как стена. Сталкиваясь с людьми, Стоунворд каждый раз пытался преодолеть
— Пенелопа! Пенелопа! — кричал Стоунворд.
Но его бывшая жена не слышала, что в трубке трещит чей-то голос. Стоунворд не дождался ответа, все было тихо.
Затем раздался какой-то глухой звук, — как ни был Стоунворд одинок, его прошлое и будущее все еще оставались с ним, на том конце провода.
II. СМЕРТЬ ВСЕЛЕННОЙ
В. Реликтов
«НОВАЯ ВОЛНА»: КОНЕЦ ДЕТСТВА НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ?
Всегда любопытно наблюдать, как рушатся стереотипы «массового» сознания.
Научная фантастика до начала шестидесятых годов оставалась весьма целомудренным во всех отношениях жанром: язык — простой, доступный любому, несмотря на некоторую «научность»; сюжет — увлекательный; обилие штампов; философия или секс — боже упаси! (Исключения остаются исключениями. Замятин, Оруэлл. Хаксли фантастом называют крайне редко Стейплдон — под вопросом.)
Нарушение различных табу — отличительный признак искусства. «Литература — традиция отрицания традиции» (Н.Саррот).
«Новая волна» явилась своеобразной революцией в жанре фантастики. Хотя с ее появлением поток традиционной (так называемой «твердой») НФ не пошел на убыль. Такая вот революция — без подавления одного направления другим.
Шестидесятые годы на Западе вообще ознаменовались ломкой стереотипов, вы не находите? В политике, в общественной жизни, в культуре, наконец…
«Новая волна», пожалуй, означала лишь то, что фантастика вышла из детского возраста, когда так нравится летать на звездолетах, бороться с коварными злодеями и спасать белокурых красавиц. Фантастика приобрела язык серьезной, «взрослой» литературы, заимствовала у нее философию, социальную проблематику и, естественно, всевозможные стили.
Я пишу «заимствовала», ибо каждый ребенок начинает с подражания старшим. Неосознанно. Естественный процесс, без которого не обойтись.
Стилистическое разнообразие «волны» было действительно фантастическим: от стилизаций под античную и средневековую литературу до последних изысков постмодернизма. (Не исключено, что «новая волна» НФ и есть одна из многочисленных ипостасей постмодернизма. Ведь в последние три десятилетия наблюдается слияние массовой культуры и элитарной. Это явление некоторые литературоведы называют «постмодернизмом».)