Смерть за хребтом
Шрифт:
Наглядевшись, женщины обменялись несколькими короткими фразами, затем высокая обратились ко мне. Язык был не персидский, по крайней мере, не полностью персидский. Вслушавшись, я понял, что это “заболи”, диалект, на котором говорят жители Забола, большого приграничного города на северо-востоке провинции, славящегося рыбой и дешевыми контрабандными товарами.
– Ман парси намедони [12] , – ответил я, улыбаясь.
Женщины одобрительно загалдели по-своему, и я продолжил уже на английском:
12
Я не говорю по-персидски (тадж.).
– Do you speak English? What date is it today? [13]
Женщины ничего не поняли, но после употребления мною таджикских слов “сол”, “руз”, означавших, соответственно “год” и “день”, закивали головами и сказали мне какой сегодня день 1376 года. Потом одна из них вышла (та, которая пониже) и вскоре вернулась с листком бумаги, на котором нетвердой рукой было выведена текущая дата в привычном мне летоисчислении.
Выев листок глазами, я уразумел, что мое подземное путешествие и последующий бросок, вернее “ползок”, до шоссе продолжались полных шесть дней. Изумленный, я попытался погрузиться в оценивающие мой подвиг мысли, но в голове нашлись только осевший зябкий мрак тех дней, изрядно приправленный хрустящим на зубах пустынным песочком и заключение: “Ни фига себе!”
13
Вы говорите по-английски? Какой сегодня день? (англ).
– Ты лежать, хорошо. Ты все хорошо. Мы принес еда, – загалдели в это время женщины, подсказывая друг другу английские слова, видимо, только что заученные.
Я поблагодарил их и хотел попросить принести мне какого-нибудь препарата от последствий потребления мною сырого мяса и несвежей воды, но вовремя сообразил, что их знания английского языка и моего персидского вряд ли хватит для точной передачи смысла просьбы, и я могу получать что-нибудь эдакое, что отправит меня на тот свет. Но я все же попытался объяснить им, что настоятельно нуждаюсь в большом количестве спиртного. Они задумались на пару секунд, затем закивали головами и удалились.
Через пятнадцать минут в комнату вкатили столик, весь уставленный разнообразной едой. Среди яств возвышалась большая бутылка шотландского виски. Но есть и пить я не мог, и не вследствие того, что привык за последние дни к подножному корму и, тем более, не из-за того, что за всю мою долгую жизнь так и не научился пить этот виски, этот отвратительный заморский самогон, по своим качествам превосходящий разве только нашу российскую политуру... Просто столик вкатило то самое небесное создание с пальчиками нежнее лепестков роз, девушка, навсегда приблизившая меня к раю.
На ней были прозрачные небесно-голубые шаровары, не скрывавшие белизны и нежности бедер.
Казалось, что ее обнаженные, детской откровенности ступни не приминали ворса ковра.
Ее животик своим пупком пригвождал взгляд навеки, и если вы смогли бы отвести от него глаза, то сразу же поняли бы, что этот божественный образ навеки запечатлелся в вашей сетчатке и отныне будет с вами всегда...
Ее лицо было скрыто небесно-голубой накидкой, и я чувствовал замершим сердцем, что, когда я пойму, что не видел в жизни черт прелестнее, и что совершеннее, желаннее, прелестнее черт не может быть во всей Вселенной, эта накидка будет откинута и дыхание мое замрет в абсолютном восторге...
Ее груди! Вспомните тысячи бюстов, тысячи умопомрачительных сосков всех всевозможных рекламных королев и богинь и рыдайте – вы не видели ничего!
Позже я добавлю красок и подробностей к ее описанию – невозможно, выше человеческих сил описать в единую попытку всю бездонность ее человеческой привлекательности и всю божественность ее внутреннего совершенства!
По приведенному описанию девушки легко можно представить зигзаг, которым двигались мои изумленные глаза от одной ее прелести к другой, двигались в тщетной попытке постичь их совершенство, сущность и предназначение, в попытке постичь, почему мне, простому смертному, дозволено быть зрителем, почему же, почему мне даровано величайшее счастье видеть и запомнить все это?
Видеть и запомнить... И только! Я чудесным образом очутился в земном раю, где, видимо, все возможно, но чувствовал, что вопрос о моей мужской состоятельности после всего случившегося в пустыне (было ли все это?) все еще стоит на повестке дня.
И поэтому мои глаза заметались от ее стройных бедер к столику и обратно и, в конце концов, прилепились к бутылке. Я застенчиво и глупо улыбнулся, налил сто граммов виски и со стаканом в руке погрузился в рассмотрение предложенных мне яств. И так увлекся, что не заметил исчезновения небесной жительницы.
Здешняя еда требует к себе повышенного внимания. Жаркий климат приучил местного жителя к кислой пище – если все скисает, значит, надо любить кислое. Верх кулинарного творчества жары – особым способом приготовленные бобы. Они сначала отвариваются, затем, видимо, выдерживаются несколько суток на солнце под плотно закрытой крышкой для естественного и полного скисания и лишь потом поедаются. Я до сих пор помню восторг предвкушения в глазах персов, приступающих к приему внутрь этой пищи...Так что первым делом я отставил эти бобы под стол, потом вынул из, увы, протертого супчика эти маленькие, эти вездесущие сушено-вареные прекислые лимончики и затем отправил к бобам всю птицу – еще немного здешней куриной диктатуры и у меня начнут расти перья. Все остальное было весьма аппетитным на вид и приятным на вкус.
Утолив голод несколько раз, я откинулся на подушки и вспомнил о небесном создании. На ум пришли мысли о возможности полноценного общения между мужчиной и женщиной при наличии языкового барьера. Вот – я и она, мы устремлены друг к другу стечением обстоятельств, и мне надо говорить, мне надо создавать тот чувственный мир в котором ее глаза загорятся страстью и она до конца поймет, что все не случайно, все неизбывно, все вечно и все навсегда.
Я всегда воспринимал любовь как полное слияние любящих в нечто единое. Как ядра элементарных частиц, случайно содвинутые, отторгая немедленно все чуждое, сливаются в стремлении друг к другу в единую частицу, так, по моему мнению, должны сливаться и воистину любящие.
Но люди не сливаются навеки, люди не отторгают все чуждое, люди живут своей одинокой жизнью... Люди всегда заняты собой... Навек прикованы к себе...
Немного погрустив после таких размышлений, я незаметно для себя заснул.
Проснувшись, увидел над своей кроватью женщину с родинкой. Она рассматривала меня пристально, как хозяйка, как рассматривают человека, желая оценить его возможности и характеристики.
Видимо, для ее целей я еще не подходил и она, щелкнув пальцами, решила продолжить герлотерапию.