Смерть за хребтом
Шрифт:
– Хреномуть все это, – проворчал Житник.
– А ты не веришь в загробную жизнь? – спросила Наташа. Голос ее был пропитан безнадегой.
– Веришь – не веришь... Ля-ля-тополя это. Вот, например, что толку верить в наше освобождение? Я знаю, что каждый из нас все для этого сделает, а что из этого выйдет – не знаю. А загробная жизнь... В принципе, можно ее предположить...
– Короче, у тебя очень большое количество неверия, но не стопроцентное, – проговорил Сергей, протяжно зевнув.
– Совершенно верно. И еще, подумай, скоро люди при помощи генной инженерии научатся выводить в стеклянных пробирках разумных существ с необходимыми качествами. И расселят их, к примеру, на Марсе или даже на Венере. И кем мы, грешные, будем для них?
– Богами, твою мать, создателями! – весело загоготал Житник.
– Точно! Представьте: Житник – Бог! Гм... И, кстати, о Нем, – продолжил я, усмехнувшись своей мысли. – Если он существует, то между ним и нами такая же разница, как между мною и чугунным утюгом. Представьте: Житник – Бог бесчисленного множества утюгов. Они строят в его честь храмы, украшают их его изображениями, молятся ему, выпрашивая блага, он наказывает их за грехи ржавчиной, они воюют друг с другом за чистоту представлений о нем... И надеются на утюжью загробную жизнь... И идут в переплавку с его именем на устах...
– Зря ты Бога трогаешь... – проскрипел Житник. – В нашем положении он может пригодиться... Хотя бы в виде загробной жизни.
– Да не верю я в нее! И мне обидно, что можно верить в Бога, в Аллаха, в Сатану и все тебя поймут. А не верить становится все опаснее и опаснее. Иной раз чумным себя чувствуешь... Вот, к примеру, недавно в Иране попал я под суд, да, да – под суд: хозяева выбили в Министерстве труда разрешение на мою работу в течение полугода, а, вот, визу мою въездную, месячную, не продлили. Ну и загребли меня в Тегеранском аэропорту, когда в захеданский самолет грузился. Иранский босс пытался властям что-то объяснить, но напрасно. “Только через суд”, – говорят. Суд через неделю состоялся. Незабываемое, скажу, впечатление получил, спасибо господу за просроченную визу! Обыскали у входа солдатики с ног до головы, а короче – до трусов, документы проверили, а в здании – народу тьма-тьмущая, в основном бомжи ихние. И очень похожие на наших, хотя, как один, все трезвые. Потолкался среди них около часа, потом в зал заседаний повели. Там на возвышении судья строгий сидел, секретарь – вся в черном – рядом что-то писала. Со мной переводчик был из нашей компании. Но судья по-английски шпрехал и стал напрямую спрашивать. Возраст, пол, гражданство. Все было нормально, пока до вероисповедания не дошли... “Нету, – отвечаю, пожимая плечами. – Нету вероисповедания”. А он, подумав, видно, что я английский его не понял, сосредоточился и уже на очень неплохом инглише повторил вопрос. “Нету, – развожу руками. – Нету вероисповедания. Совсем нету”. Судья чуть покраснел от стыда и, явно решив сегодня же вечером засесть за учебник английского, попросил переводчика довести до моего сознания суть заданного вопроса. С переводчиком все повторилось – тоже дважды и тоже с круглыми глазами меня переспрашивал. И когда до судьи, наконец, дошло, он надолго, сверху вниз, вонзил в меня свои глаза. И все в них было: и испуг, и недоумение, и презрение, и еще что-то... Что именно, я понял, когда после минутной паузы он бросил брезгливо: “Ком-м-унист!” Вот так вот... Вышел оттуда, как оплеваный...
– Вечно ты во что-нибудь вляпаешься, – вздохнул Сергей, когда я закончил.
Я хотел продолжить дискуссию, но Лейла решила иначе.
– Не надо больше об этом, – проворковала она, прикрыв мой рот мяконькой ладошкой. Ею же нашла мой лоб, приподнялась, нежно поцеловала влажными горячими губами и прошептала:
– Бог милостив, он послал мне тебя. Он нам обязательно поможет...
Ей было не по себе, я чувствовал, и так же, как и я, она не могла до конца поверить в случившееся. Никто, конечно, не думал, что мы доедем до золота и обратно на мягких подушках белого “Мерседеса”. Но столько погонь, засад, смертельного риска смог вместить бы в несколько дней только Ян Флемминг, пьяненький папаша Джеймса Бонда...
– Вы будете смеяться, – начал я балагурить, устраивая лежбище для Лейлы, – но в глубине души я мечтал походить в кандалах. Наверное, это книжки, прочитанные в детстве, повлияли. Что-то в этом есть романтическое – каторга, цепи, кандалы, декабристы...
– А на галеры попасть ты не мечтал? – зло перебил меня Юрка. – На галеры бы тебя, романтика зачуханного! Лет на пять!
– А что? Посидеть за веслами я люблю, – ответил я. – Кстати, а не пойти ли нам посидеть, то бишь сортир опробовать? Пойдет кто со мной?
– А что? Посидеть рядом с золотишком – это романтично! Всю жизнь мечтал, – поддержал меня смеющийся Сережкин голос.
Через несколько минут мы с Сергеем сидели в забое штольни. Юрка, поклявшись, что назавтра все вычистит, сел в золотой рассечке.
– Жаль только света нет! Золота не видно! – послышался из рассечки его гулкий голос. – Тут до фига еще оставалось...
– Завтра увидишь... Когда экскременты свои убирать будешь, – кряхтя, ответил ему Сергей.
– Плевать. Вон, Черный, в кандалах мечтал ходить, а я – на золото! Жаль, не видно ничего...
– Да... Между прочим, за долгую свою полевую жизнь, как и где я только не ходил по большому... Особенно мне нравилось в тайге, в буреломе! – подхватил я. – Выберешь дерево, что поровнее легло, и с обзором чтобы, заберешься на ствол шершавый, штаны спустишь, обмажешь задницу и все остальное чем-нибудь от комарья и сидишь, природой любуешься. Сопки мохнатые вдалеке разлеглись, белочки по кедрам скачут, бабочки под ногами порхают, а сверху, руку только протяни, гроздь висит кроваво-спелого лимонника... Красота! Сплошная поэзия!
– Или на вершине повыше или хребтике... – подхватил тему Сергей. – Красота кругом – ледники, пикушки заснеженные... Сядешь на проталину, где подснежников поменьше – жалко цветочков, посидишь полчасика, и легко как на душе становится – не описать! А в полевой сумке мешочки пробные припасены для такого случая... Особенно я любил мягкие, байковые или ситцевые с меленькими цветочками [70] ...
– А в пустыне, когда ветер сильный, туго с этим делом, – вспомнил я недавно приобретенный горький опыт Дашти-Лута. – Не знаешь, куда и полетит...
70
Мешочки для проб и образцов шьют из разноцветных обрезков швейных фабрик и мастерских. В однообразном полевом быту они занимают особое место, часто вызывая ностальгические воспоминания о легких, открытых платьицах и халатиках из ситца и шелка. Часто используются не по назначению.
Вернувшись на свои места, мы, решив поесть перед сном, достали из рюкзака консервы и сухари.
– А ножа-то нет! – сокрушенно протянул Сергей. – Чем консервы открывать будем?
– Сейчас что-нибудь придумаем... – откликнулся я. – Однажды я сгущенку молотком геологическим открывал, так это, скажу я вам, был очень смешной номер. Незабываемое зрелище. По всему текло, а в рот не попало!
Я, уже уверенно продвигаясь в полной темноте, прошел к Васиной ноге, откопал и снял с нее ботинок. К счастью, супинатор оказался на месте. Я вытащил его, разломил пополам и, вернувшись в камеру, стал открывать банки, ударяя камнем по получившемуся “зубилу”. В конце этого процесса заснувшие было девушки проснулись, а банки мало отличались от попавших под колеса автомобиля, но все же, кое-что из их содержимого сохранилось и, в конечном счете, попало нам в рот.
– А может быть, попытаемся через часик – другой выбраться отсюда? – закончив есть, предложил Сергей. – По крайней мере, проверим их на вшивость?
– Хочешь выход разобрать? – встрепенулся я.
– А что? Попытка – не пытка! Похоже, пока мы им нужны и не будут они в расход нас пускать. Пока не будут... Но как только учитель получит от нас то, что хочет, вероятно, это технология добычи, нас сразу же спишут в загробную жизнь.
И через пару часов, примерно в начале ночи, мы принялись разбирать выход. Я осторожно вынимал камни и передавал их Сергею, а он – Бабеку. Дело шло медленно, но верно и, главное – практически бесшумно. Только раз я не удержал в руках небольшой камень, и он со стуком упал мне под ноги. Мы застыли на мгновение, со страхом слушая доносившиеся извне звуки. Но, там, на воле, было тихо. Лишь откуда-то издалека раздавался едва различающийся лай собак.