Смертельная верность
Шрифт:
— Ну да, — Димыч картинно почесал затылок, но тут же нашелся: — Я не говорю, что надо быть спортсменом, чтобы попасть. Я в том смысле упомянул, что Рыбкину, как спортсмену проще было стрелять именно из спортивного пистолета. Он с ними знаком хорошо. Да и достать спортивное оружие ему, наверняка, легче. И к тому же, в такой костюм, что был на Рыбкине, спрятать пистолет с глушителем вполне можно. Туда хоть ручной пулемет можно спрятать.
— А почему именно с глушителем?
— Потому что выстрела никто не слышал. Значит, стреляли из оружия с глушителем. Тогда звук совсем тихий получается, его вполне можно было не услышать из-за собачьего лая и всяких там посторонних
— Там кроме собачьего лая еще и из стартового пистолета стреляли, — напомнила я.
Димыч посмотрел на меня подозрительно, потом кивнул.
— Точно, было. Значит, могли и без глушителя стрелять, если подгадать время. Но тогда Рыбкин не мог никого застрелить — он как раз из стартового палил в это время, да собаку на себе таскал. Но в любом случае, хоть Рыбкин убил, хоть кто другой, убийца наш — тип очень хладнокровный и выдержанный. Стрелять в таких условиях — это крепкие нервы надо иметь. И причину серьезную. Интересно, кроме Коли Рыбкина, у кого из стрелков-спортсменов могли быть счеты с Кузнецовым? И главное, где он спортсменам-то дорогу перешел? Сиротин этот еще зачем-то тут крутился. Раз на тренировки приходил, значит и Кузнецов его видел. А Сиротин, как я понял, особо и не скрывался. Какие у него могут быть причины Кузнецова убивать, если они даже не знакомы?
Глава 8
Я — человек мягкий. Это только на вид я грозная, как туча. А в душе я очень трепетная. Поэтому, когда сталкиваюсь с ультимативными заявлениями, сразу теряюсь. Мучительно подбираю слова и теряю драгоценное время. Димыч, например, давно подметил эту мою особенность и теперь не церемонится. Но это Димыч — он вообще очень наблюдательный, работа такая.
Утро началось как раз с ультиматума. Хмурый ребенок, вместо того, чтобы спешно собираться в садик, явился ко мне на кухню в естественном виде — в трусах и майке — и потребовал завести собаку. Овчарку, разумеется. В противном случае пообещал не умываться, не ходить в садик, школу тоже игнорировать и в результате остаться неучем и лоботрясом. Так и сказал, уперев руки в боки и отставив одну ногу: «Останусь неучем и лоботрясом. Тогда посмотришь». Это все Ларкино влияние. Вчера вечером она позвонила мне рассказать, что Лиза ее драгоценная перестала лежать на боку с грустным видом, и вообще жизнь налаживается. Я в это время развешивала мокрое белье, поэтому к телефону подошел сын. И минут пятнадцать они мило беседовали, как оказалось о собаках вообще и овчарках в частности. Ларка, надо сказать, может разговаривать с кем угодно, независимо от возраста, образования и мировоззрения. Так что и шестилетний пацан ей в качестве собеседника сгодился. Да еще тема такая, интересная для обоих. В общем, в результате разговора ребенок окончательно утвердился в желании стать собаковладельцем, о чем и заявил мне наутро, все тщательно обдумав.
— Мы собаку не прокормим, — попыталась отвертеться я.
— Ничего, будем экономить. Я могу ему свою кашу отдавать. А сам буду питаться в садике.
— То есть, в садик все же пойдешь?
— Придется, если будет собака.
— Это называется шантаж, — сообщила я отпрыску, но он только пожал плечами. — Давай, вечером обсудим?
Он кивнул важно и ушел чистить зубы. Временную передышку я себе обеспечила. За день можно будет обдумать еще разок все доводы против появления в нашем доме собаки. Заодно и Лариску отругать за то, что ведет подрывную деятельность.
Лариска нарисовалась сама. Как только я вернулась из садика, зазвонил телефон. Голос в трубке не обещал ничего хорошего. Ларка рыдала.
— Что случилось? —
— Да нет, не с Лизой. Со мной. Она мои сапоги осенние съела.
— Как съела?
Воображение рисовало картины одну чудовищней другой. Маленькая Лиза, впихивающая в себя, как удав, высокие сапоги на каблуках-шпильках.
— Лара, что значит «съела»? Целиком? Твою Лизу надо врачу показать срочно. Что ты молчишь-то?
— А мне не в чем ее к врачу тащить, — вдруг мрачно сообщила Лариска. — Я теперь по ее милости босиком осталась. А на дворе, между прочим, осень. Холодно.
— Ну, у тебя ведь еще ботинки есть, — напомнила я. — Можно какое-то время в них…
— Ботинок тоже нет. Ботинки это животное еще раньше сгрызло.
— А как она добралась-то до них? Тебе же Света велела обувь убрать пока с глаз долой.
— Я убирала. А она научилась шкаф открывать. Овчарки — они ведь очень умные. Сначала ботинки сгрызла. Я ее наругала, думала, она все поняла. Думала, не будет больше. А она ничего не поняла. И съела. Какая-то она неправильная овчарка, глупая совсем.
— Она просто маленькая еще, — заступилась я ни с того ни с сего за совершенно чужую мне собаченцию. — Вырастет, поумнеет.
— Поумнеет, — согласилась Ларка уныло. — Слушай, Наташ, пока она не поумнела, займи мне денег на сапоги. А то зарплата у меня только через две недели, а к тому времени и снег может выпасть.
Договорились, что я заскочу к Ларке с деньгами по дороге к Димычу. От совместного похода по обувным магазинам пришлось решительно отказаться. Очень уж хотелось увязаться на встречу с Татьяной Ковалевой. Единственным человеком, который мог рассказать про Юрия Кузнецова что-то хорошее.
Жила Таня в одном из новых районов. Дома здесь росли быстро, а вот деревья за ними не успевали. Поэтому выглядел район новостроек слегка ущербно, не смотря на причудливой конфигурации дома, автомобильные парковки, с которыми вечные проблемы в старых «хрущевских» районах, и разноцветные детские площадки в каждом дворе. Все-таки, отсутствие зелени угнетает человека особенно сильно. Как бы ни пытались мы оторваться от матушки-природы, никогда нам это окончательно не удастся. Проще пережить отсутствие парковок, чем наблюдать ежедневно из окна пару чахлых прутиков, вкопанных весной на показательном субботнике под объективами новостийных телекамер.
Да еще почему-то ветер гулял в новостройках особенно свободно, рвал из рук зонты и сумки, лез в душу.
Димыч выслушал эти мои рассуждения и заявил, что я просто завидую владельцам квартир в новостройках, поэтому и наговариваю всякого. А деревья обязательно вырастут. И вот эти самые чахлые прутики будут загораживать свет для жителей первых трех этажей. И жители эти будут писать гневные письма, требуя деревья срубить.
— А ты говоришь, тяга к природе, — сказал он, придерживая для меня подъездную дверь. — Лучше бы лампочку вкрутили, а то не видно ни черта в этом их элитном доме.
Про элитный дом — это он, конечно, погорячился. Никакой он не элитный. Просто дом, построенный пару лет назад. С просторными квартирами и индивидуальной планировкой в них. Похоже, я, и правда, завидую немного местным жильцам.
Дверь нам открыл долговязый подросток в джинсах и длинной белой майке навыпуск. Димыч показал удостоверение, которого в темноте прихожей все равно не было видно, и сказал:
— Нам бы Татьяну Ковалеву.
— Это я, — сказал подросток неожиданно мягким девичьим голосом. — Проходите.