Смертельный розыгрыш
Шрифт:
— Я думаю, люди вас опасаются.
— Опасаются? Меня?
— Истинная красота как бы отгораживает женщину от всех окружающих. Порождает благоговейный страх или ревность.
— Что за чушь, Джон! Уж не оправдываете ли вы расовый барьер?
Я не мог ей объяснить, что если барьер и существует, то воздвигнут он не цветом кожи, а ее мужем.
— Вы, индийцы, слишком чувствительны к расовой проблеме.
— Естественно. Потому что страдаем из-за нее.
— Ну, уж меня-то вы не можете обвинить в расизме.
— Нет. Но допустим, ваша дочь вздумает выйти замуж
— Не скрою, тут будут кое-какие затруднения.
— Или за индийца?
По мере того как Вера усиливала свой натиск, ее голос становился все резче и резче. Нет, вероятно, на свете более завзятых спорщиков, чем образованные индийцы. Я чувствовал всю ее страсть к полемике.
— Если я окажусь перед расовым барьером, то просто переступлю через него,— сказал я и тотчас же пожалел о своей легковесной попытке оправдаться. Но Вера не стала загонять меня в угол. На ее лице вновь появилось раздумчивое выражение.
— И ваш Сэм — славный мальчик.
— Да.
— Надеюсь, он не влюбится в меня.
Нет, положительно, потрясениям этого вечера не будет конца!
— А что, есть такая опасность?— растерянно спросил я.
— Возможно.
— Это не причинило бы ему никакого вреда,— неожиданно вырвалось у меня.— Более того, было бы для него изумительным подарком судьбы.
В воздухе весело зазвенел ее смех.
— Да вы и впрямь человек поразительный! А обо мне вы подумали? Уж не поощряете ли вы меня?
— Отец всегда желает самого лучшего для своего сына,— беспечно заметил я.
— Но вас, дорогой Джон, я отнюдь не представляю себе в роли почтенного отца семейства. Не ваше амплуа.
— И все-таки я человек в летах и мне вредно сидеть на росистой траве. Пора возвращаться.
Вера покорно приподнялась. Стоя уже на коленях, она сказала:
— Обещайте, что вы никому не расскажете о том… о том, кто разгуливал в одежде цыганенка. Никому-никому. Обещайте.
— Я только скажу, что цыганенок ускользнул от меня.
— И никогда больше не появится.
— И никто больше о нем не услышит. Обещаю.
Я протянул руки, помогая ей подняться. В следующее мгновение ее уста прильнули к моим, и я с полной силой ощутил сладость этой удивительной ночи. Я утратил способность размышлять, утратил страх — только чувствовал ее близость и сознавал, что все это назревало уже давно — и вот случилось! На мгновение мы замерли.
— Все же цыганенок не ускользнул от вас,— сказала она дрожащим голосом и осторожно высвободилась. Это было последнее, что я услышал от нее в ту ночь. Все еще как во сне, я накинул свой макинтош. Рваная шапчонка Веры валялась на траве; я спросил, не подобрать ли ее, но она только помотала головой. Мы перелезли через воротца. Она взяла меня за руку, и мы молча пошли вниз по проулку. В том месте, где от него ответвлялась направо тропка, ведущая к «Пайдалу» и Замку, она отпустила мою руку, посмотрела на меня долгим испытующим взором, свернула и тут же с обычной своей неуловимостью упорхнула в ночную темень.
Когда я открыл садовую калитку, навстречу мне кинулась Дженни.
— Где ты так долго пропадал, дорогой?— спросила она, обвивая
— Я сидел на лугу. Трава вся в росе.
После того как я с такой легкостью сказал эту полуправду, мне уже без труда далась вся последующая ложь: как я наткнулся на толпу ребят, напавших на цыганенка, как я отослал их домой и стал допрашивать цыганенка, но он вырвался и удрал.
Дженни едва прислушивалась к моим словам; тем большее отвращение вызывало во мне мое лганье. Когда мы вошли в дом и сели, она поглядела на меня испытующе, прежде чем выложить свою новость, и сказала, что у нас был Берти Карт, он ушел совсем недавно, перед моим приходом.
— Какого дьявола ему здесь надо было?— спросил я резким тоном.
На ее лице вновь появилось необычное, почти плутоватое выражение. Но я не понял тогда, что оно означает,— я все еще находился под впечатлением встречи с Верой, лишь позднее я догадался, что Дженни нервничала, не зная, как я отнесусь к этому посещению.
— Он просто забежал. Повидать нас. Без всякой цели.
Вот тут-то я и усомнился, в самом ли деле он зашел просто так, без всякой тайной цели. Что, если он видел, как я вышел, и воспользовался моей отлучкой? Но для чего? Вряд ли он мог рассчитывать, что застанет Коринну одну. Как бы то ни было, поэтому, вероятно, он и не явился на свидание с Верой в лесу.
— Коринна была с тобой?
— Да, дорогой. Сначала. А потом ушла спать.
На коленях у Дженни примостился Бастер, она нагнулась, чтобы пощекотать его за ухом, и ее лицо скрылось под перистыми золотыми волосами.
— Значит, она не так уж безумно увлечена?
— Я попросила ее уйти.
— Весьма разумно, дорогая. Мы не должны давать повод думать, будто поощряем…
— Я сказала ей, что мне надо поговорить с Берти.
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь!— воскликнула Дженни, вспыхивая.— Почему тебя не было дома? Ты ее отец. Неужели ты не сознаешь, в каком трудном я положении?
— Не мог же я знать, что он заявится сюда. Ты хотела поговорить с ним о Коринне?
— Конечно. О чем мне еще с ним говорить? Оставаясь с ним наедине, чувствуешь себя такой замаранной, что хочется пойти вымыться.
— Как он себя вел?
— Довольно нахально.
— В самом деле? Придется мне сказать ему пару ласковых.
— Он, видите ли, не виноват, что девчонка в него втюрилась. Его, мол, дело стороннее. Он предпочитает женщин в соку. И так далее.
Таких, как Вера Пейстон, сказал я себе. Мне стало муторно при мысли, что Вера во власти такого скота, жестокого и тщеславного.
— Я буквально молила… просила его, чтобы он перестал прикидываться, будто увлечен Коринной, ведь сам же говорит, что не увлечен.
Я был все еще так взбудоражен, что не услышал безмолвной мольбы, с которой взывала ко мне Дженни.
— И ты знаешь, что он на это сказал? Что мы можем в любой момент прекратить уроки, но по существующей между нами договоренности должны оплатить полный курс обучения.
— Это вымогательство. Но я думаю, что лучше всего поступить именно так. Хотя и не знаю, как отнесется Коринна…