Смертеплаватели
Шрифт:
Единственное, от чего страдает Звездочёт, — от невозможности попасть в экипаж «Титана» и самому ринуться в леденящую пропасть… пусть без возврата!.. Он не подходит по многим данным. Но гости не могут весь вечер разделять Женькины радости и огорчения, выраженные со страстью любовника и наивностью младенца. Смущённо умолкнув, Полищук опускается в свое кресло. Я слышу обрывки иных застольных бесед, прослаивающих ширь балкона: о выставке молодых аллегористов на 106-м, музейном уровне, в салоне «Новостиль», с жемчужиной сезона, уже представленной на аукцион Сотби — «Элизием» Шиленко («византийский золотой фон, на грани гения и пошлости… но не за гранью!»); о нашумевшей коллекции кенийского модельера Олелебуе, предлагающего длинные красные тоги для мужчин в духе племени ндоробо и плащи из леопардовых
Встав на пороге, Крис — на сей раз без подноса — призывает всех ко вниманию. Предстоит главный сюрприз вечера, модный китайский кулинарный ритуал. Сейчас гости должны перейти в кухню и самостоятельно приготовить себе гохо, бросая в кипящий бульон ломтики мяса, рыбы и овощей…
Перерыв в видениях; выпал кусок из «фильма»… Мы уже за зеркально-серым столом, напоминающим извилистое озеро, в большой столовой, нарочно ради такого случая сформированной из подвижных стен. Дымятся блюда с готовым гохо. Тост произносит лучшая подруга именинницы, секретарь домоградского суда Лада Очеретько. Она предлагает выпить за «прекраснейшую, мудрейшую, совершеннейшую»; с точки зрения Лады, всё безупречно в Крис, даже то, что она не торопится делать карьеру и удовлетворена своей неприметной ролью консультанта в юридической информотеке. «Тебе чуждо суетное, сиюминутное; ты, единственная из нас, воплощаешь древний даосский принцип у вэй, мудрого недеяния…» Дослушав Ладу, все в очередной раз бросаются с бокалами — чокнуться с Крис, поцеловать её, сказать комплимент… Я тоже проталкиваюсь, в надежде переброситься хоть парой слов, заглянуть в эти туманно-лиловые глаза на узком, очень белокожем лице с маленькими нежными губами, как у Джоконды. И вдруг, оказавшись напротив меня, энергично ударив свою рюмку о мою, она без выражения произносит:
— Быстренько в сад…
Внутренний сад жилблока Щусей столь же далёк от стиля «ретро», как и весь их дом. Фонтан, извергающий воду в круглый бассейн, сделан в виде дырчатого шара, висящего в воздухе без опоры; шар вертится, и серебристые струи, закручиваясь спиралями, с монотонным шумом падают на водную гладь, на растения, нарочно увеличенные малым тяготением — бегонии с листьями в слоновье ухо, синие ипомеи, напоминающие раструбы древних граммофонов… Мы встречаемся на галерее, обегающей квадратный сад; окна комнат сейчас лишены прозрачности. Кровь шумно ударяет мне в голову: Крис пришла первая! Шуршит на ней душистый шёлк цвета нежной травы, расшитый туанями, женственными кругами, куда вписаны ростки бамбука, знаменующие твёрдость Ян и гибкость Инь…
Без лишних слов Кристина берёт мою голову и припадает губами к моему рту. Целует решительно и жадно, словно любовница; я ошеломлённо пытаюсь ответить, но она не отдаёт инициативы…
Мы заходим достаточно далеко, и мои руки уже вольно блуждают по её телу, когда Крис разом отстраняет меня и говорит сквозь частое, возбуждённое дыхание:
— Стой, стой… не всё сразу! Хорошего понемножку…
Значит, будет и продолжение?! Словно в крутой водоворот, брошенный в своё нежданное счастье, готовый уже забыть о Балабуте, обо всех моих проклятых муках и подозрениях, — я послушно стою, опустив руки по швам, и внимаю каждому звуку, выходящему из этих, впервые так целованных мною губ…
— Лесик, ты рыцарь?
Смеюсь. Я сейчас для неё — кто угодно…
— Тогда радуйся. Тебе лишь суждено свершить сей славный подвиг…
Смутное, обдающее тьмой и холодом подозрение проносится в моём мозгу. Нет. Не может быть. Неужели мне платят за то, противное моей природе, что я должен для неё сделать? А я уже чувствую, в каком роде потребуют от меня «подвиг». Недаром подсказывало чутье в последние дни: скоро должен вновь появиться третий, таинственно пропавший герой нашей маленькой драмы… Но ведь это же чудовищно, нестерпимо, люди так не поступают! Или правду пишут, что
Любящая не меня…
— Будь завтра у меня в восемь утра. Одежда попроще, как для вылазки за город.
У меня достаёт сил пошутить:
— Для вылазки? Так, может быть, еще «Смит энд Вессон» и пару лошадей?…
Нет, шутить она не хочет. Всё серьёзно, как эти разрушительные поцелуи. «Завтра в восемь», ставит твёрдую точку Крис — и уходит, не оглядываясь, свистя шёлком. Сквозь стекла отупело слушаю рёв большого водопада, затем трубный клич изюбря — звуки, мало подходящие для мегаполиса. Не иначе, как добрая компания, не дождавшись нас, включила телевит, окружив себя фантомной средой какого-нибудь заповедного уголка мира. Что ж, это нормально для вечеринки…
VII. Камбоджа, 1978 год
Вы говорите, что мы грубы и жестоки.
Но именно такими мы и хотим быть.
Из обращения студентов-хунвейбинов
Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал…
Вечер был похож на многие и многие, одинаковые, точно пули в обойме. Барак собраний со стенами, сплетёнными из бамбука, со знаменем и портретом Вождя в торце; на земляном полу, боясь шевельнуться, рядами сидят на корточках люди. Все они босы, стрижены наголо — и мужчины, и женщины; все в синих запылённых штанах и рубахах. Люди смертельно устали, они пошатываются, слипаются их веки: позади рабочий день, длившийся с рассвета, а скоро уже полночь. Но, задремав на секунду, в ужасе вскидывается человек… а рядом уже стоит, похлопывая себя дубинкой по ладони, внимательный юнец-надсмотрщик.
Заученно-звонкий голос Чей Варин вибрировал в ушах:
— …И тогда товарищи Пол Пот, Иенг Сари и Кхиеу Самфан решили выведать все замыслы коварного врага. Они отправились на Запад, во Францию, страну жестоких колонизаторов. Там, под видом обычных студентов, они стали мужественными разведчиками и изучили все империалистические хитрости. Затем товарищи Пол Пот, Иенг Сари и Кхиеу Самфан вернулись на родину. Здесь они возглавили борьбу Кхмерской народно-революционной партии против французских колонизаторов и изгнали их из страны. Но международная реакция не успокоилась, она продолжала наводнять страну своими агентами, создавать «пятую колонну». И вот, покончив с внешним врагом, товарищи Пол Пот, Иенг Сари и Кхиеу Самфан вступили в решительную схватку с бандой наёмников американского империализма и советского социал-империализма, окопавшихся в руководстве партии…
Лишь два табурета стояло в бараке: их занимали, сидя позади всех, начальник коммуны Тан Кхим Тай и районный комиссар Санг Пхи. Тан нет-нет, да и косился на грозного гостя: как реагирует?… Но неподвижным, словно у деревянной статуи, было лицо представителя «ангка».
Вслед за политучёбой настал черёд критики и самокритики. Из последних сил держались воспитуемые, щипали себя втихомолку до крови, — а ведь следовало ещё выдумывать всё новые собственные грехи и вспоминать чужие…
Начали вроде бы неплохо. Старик Ло, бывший преподаватель физики, принялся было винить себя в нечистом влечении к юношам и в том, что он однажды увлекся буржуазно-идеалистической теорией «Большого Взрыва»; затем Ло выдал своего соседа по бараку, ухитрившегося дважды получить обеденную порцию риса. Отличилась также Нуай Вань, жена казнённого врача: со слезами на глазах она рассказывала, как её муж в госпитале по прямому заданию КГБ и ЦРУ вводил больным яд вместо антибиотиков, а она, Нуай, подменяла для этого ампулы…
Но прочие члены коммуны, бывшие и до революции 1975-го простыми рисоводами, каялись скучно и бестолково. Один, с кашей во рту, кривоногий и побитый оспой мужик по имени Ван, нёс такую чушь, — он-де хотел пробраться в столицу и вырыть ловчую яму перед домом Вождя, — что даже мальчик-чернорубашечник едва подавил смех…
Когда окончился час перевоспитания и люди разбрелись по своим баракам, чтобы упасть на циновки и забыться до четырёх утра, Санг Пхи вызвал Тана во двор и стал ходить с ним взад-вперёд вдоль стены. Скоро молодой начкоммуны, обливаясь холодным потом, почувствовал себя буквально распятым, прибитым к этой плетёной стене…