Смертеплаватели

Дмитрук Андрей Всеволодович

Конечно же, бедному кинику не было дано ощутить, как между двумя его гостями, не изменившими ни поз, ни выражений лица, переметнулся ток мгновенного бессловесного разговора. Грубо втиснутый в слова, диалог прозвучал бы примерно так. «Вот этого я уж точно не ожидал!» — «Просто логика, Рагнар. Плюс душевная чуткость». — «Но четыре тысячи лет назад!..» — «Первоклассный интеллект, нам повезло». — «Может быть, его место на Аурентине?» — «Нет, там ему будет еще хуже… Дослушаем до конца. Мы его все равно не переубедим». — «Тогда кто же?» — «Практика, Рагнар. Жизнь…»

Грек продолжал:

— Материя вам подвластна, и душа человеческая видна насквозь. Никогда не бывав в греческом полисе, вы мне построили дом, точь-в-точь как у наших первых богачей, — я мечтал о таком, пока был молод. Язык мой понимаете, как свой собственный,

хотя не знаете и слова из него… Но, сколь вы сильны, столь же и простодушны! — Отставив чашу и руку протянув кверху ладонью, Левкий привычно начал поучать. — Верю, вижу: на уме у вас только доброе. Всем, кого вернёте из царства тьмы, жизнь хотите дать мирную, изобильную, словно в золотом веке… Но что же у вас получится на самом деле? Вот, скажем, вспомню я, как велите, и архонтов наших, и стратега, кости мне переломавшего, и жрецов, и ученичков своих, олухов, и торговцев с базара, и мастеровых, и гетер… И восстанут они все — такими же, как были: для золотого века не созданными!.. Положим, начнёте вы кормить из воздуха и наделять всем, чего он только ни пожелает, нашего великого воина Аристиппа. Может быть, он даже перестанет брать взятки с родителей молодых солдат и использовать новобранцев для работ в своем поместье наряду с рабами. Отлично! Но куда вы денете его чванство, замашки семейного тирана, жестокость его и хвастовство?! Все эти качества найдут себе выход. А его сын Метрокл? Забитый и затравленный отцом, в шестнадцать лет он стал горьким пьяницей… Вот, — философ постучал по амфоре с вином, из которой пили все трое, — так же, как мы взяли из воздуха это доброе хиосское, Метрокл возьмёт целое море вина и умрёт, упившись; что же, снова его воскрешать, и снова, и снова?… И так поведут себя все, господа мои, — сообразно своим наклонностям и привычкам! Они не только не станут лучше, но, развращённые вашей бескорыстной заботой, которую примут за слабость, быстро погрязнут в худших своих пороках. Кто пьянством, кто обжорством, кто неистовым блудом с сотворёнными из ничего красавицами и мальчиками, — многие доведут себя до истощения и гибели. Иные же просто замрут в сытой лени, опустятся до уровня скотов. Будет там «каждый с щетинистой кожей, с свиною мордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка [51] »…

51

Цитаты из «Одиссеи» Гомера даны в переводе В. Жуковского.

— А ты уверен, что мы позволим людям пойти… именно таким путём? — осторожно спросил Даниельсен.

— А-а!.. — Киник с торжеством поднял указательный палец. — Ждал я от вас этих слов, ждал, господа мои! Что же вы с нами сделаете, с несчастными дикарями? Запугаете громами и молниями, заставите быть хорошими из-под палки? Да ни за что на свете! Вы ведь хотите по-доброму, без насилия, без принуждения…

— Ну, вот, — ты своих земляков знаешь, тебе и городом править! — не то шутливо, не то испытующе сказала Виола.

— Да что я с ними сделаю! Плевать они на меня хотели. Взрослые люди, отцы, матери семейств…

— Поначалу мы так и решили — воскресить сперва одних детей. Воспитать их нужным образом, а потом свести со взрослыми воскрешёнными…

— Ну, и надо было!..

— Передумали, — пожала плечами Виола. — Выращивать из детей воспитателей для их собственных пап и мам — и громоздко, и долго, и… как-то не очень этично! К тому же, дети стали бы людьми нашей эпохи, а значит, столь же чуждыми для многих воскресших, как и мы сами.

— Охо-хо… — Философ помотал лохматой головой. — Пугать не хотите, из детей делать учителей для родителей… да, не по-людски. Стало быть, без призраков вам не обойтись!

Снова — ширк, ширк! — незримыми искрами от мозга к мозгу между Рагнаром и Виолой: «догадлив — гений — просто абсолютно равный — я не ожидал такого поворота — а ты ожидай, как от самого себя»…

— Вот, вы даже и не спорите, и не спрашиваете меня, хоть для виду, — без каких, мол, призраков?… А я скажу: вам лучше знать, каких! Может, кто из наших политов увидит их в вещем сне, а то и наяву… Зевса там, Афродиту либо Афину. А те уж наставят: веди, мол, себя так-то и так-то, не делай того-то, иначе злая тебя

ждёт судьба! Прочтёте в душах, для кого что свято, и на этом сыграете; это же вам проще, чем помочиться…

Левкий умолк. Вздохи прибоя и слабые крики чаек долетали снизу; ветер громко трепал листву деревьев, словно рвалось полотно. Вынув пылинку из глаза, Виола сказала чуть смущённо:

— Ладно, призраки. Хорошо… Но разве это не лучше, чем всемирная тирания?

— Обман или сила, сила или обман… Третьего не дано, а? — Левкий, качая головой и нехорошо посмеиваясь, наполнил чашу, отхлебнул неразбавленного. — Всё равно, свободы нам не видать. Не перунами огненными, так хитрым словом, видением обманным будете делать из одних людей — других… Мне же с этими другими, улучшенными, непохожими на тех, с кем я собачился на агоре двадцать лет подряд, — мне с ними не жить. Мне мои нужны, глупенькие, жадненькие, грязненькие… Потому, хоть убейте, вашей просьбы исполнить не смогу. Город, пусть и любимый мною до боли, о котором сны вижу каждую ночь и плачу, — мой город возрождать для вас не буду!..

Вдруг что-то, давно и мучительно сдерживаемое, прорвалось в кинике. Опрокинув чашу, розовым обрызгав свой подстеленный гиматий, рванулся он вперед, встал на колени; жестом мольбы, принятым в Элладе, коснулся подбородков гостей:

— Не видите, что ли, всевидцы, что за упрямый, злобный уличный пёс перед вами?! Ведь знаю, знаю, что вы можете сказать. Что, мол, и я всю жизнь направлял людей к добродетели, а вашего права на то же самое — принять не желаю. И про свободу то же скажете, что я говорил: безграничная, она-де лишь коням необузданным нужна, а человеку потребно мудрое наставление… Верно, верно всё скажете, но всё равно! Тот, кто создал всех нас, мне «дикую в сердце вложил, за предел выходящую гордость»… — Грек залысым лбом уткнулся в землю, по-собачьи скуля: — Отпустите! Отправьте меня назад, в моё время! Сдуру я тогда лишил себя жизни, ведь мог бы и дальше греться на солнышке, на моей а-а-агоре-е…

— Что ты, что ты, успокойся!.. — Вскочив, Виола подхватила киника под локти, усадила, сама смешала для него вино с водой из стоявшего тут же кувшина. Даниельсен, ёрзая на месте и делая успокоительные жесты, заговорил, как можно мягче:

— Дорогой мой… Да если бы мы были и вдесятеро сильнее… поверь, есть вещи, невозможные во Вселенной! Одна из них — движение в прошлое, против хода времени…

— Ну, так не мешайте мне, по крайней мере, распорядиться моей жизнью так, как я сам хочу! Я не просил оживлять меня, я вам не принадлежу!..

— Мы ещё встретимся, Левкий, — сказала Виола, вставая. Рагнар, допив остатки своего вина и отбросив чашу, растаявшую в полёте, тоже поднялся, отряхнул белые брюки. — Встретимся, когда ты сам захочешь. Только — прошу! — не торопись сделать непоправимое. Ради меня, ладно?… И помни одно: ты не в чужом мире, ты дома. Агора теперь везде…

…Он остановился, бросил посох и лёг, безмерно утомлённый. Трава была неожиданно шелковистой, свежей, — видимо, на этом уступе, затенённом высокими склонами, царила тень и скапливалась дождевая вода. На почти отвесных скатах, уходивших с трёх сторон ввысь, шевелился под ветром ковыль, качались лиловые султаны шалфея.

То была горная гряда, в дни прошлой жизни Левкия царившая над его городом. Никогда прежде киник не поднимался сюда, не отходил столь далеко от своего «дворца»…

Он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в нагретые, пряно пахнувшие травинки. «Распорядиться моей жизнью»… Детский запальчивый выкрик. А как ею распорядиться, в самом деле?! Все места на этой мнимо пустынной земле и даже на звёздном небе, где он побывал в гостях, равно доступны, равно гостеприимны — и равно не нужны. Вернуться вниз, на плато, где стоял родной полис, и тысячи тысяч лет плакать там об утраченной родине? Левкий не безумец. Прийти с повинной к всепонимающим и всепрощающим хозяевам, сказать, что он будет помогать им? Мешает «за предел выходящая гордость»… Что же, так и странствовать вечным отшельником, бродягой по земле, — а как исходит её всю, так и по Вселенной? Не лишено привлекательности… Вольная воля, вечная молодость, — по крайней мере, нестарение; никаких проблем с едой и питьём, бездна времени для размышлений, для постижения тайн всего сущего…