Смертники
Шрифт:
— Хотя, чего я спрашиваю, — сочувственно и простодушно улыбнулся надзиратель. — Хиба тоби не все равно, як ты еще под приговором. Дураки! — печально сказал он. — Заботу о человеке имеють, а ему, может, помирать скоро. И сапоги отберут и штаны…
Базулин переминался с ноги на ногу и жадным, но осторожным взглядом следил за своим собеседником. Когда надзиратель поворачивал в его сторону голову, Базулин прятал свои глаза — свою горящую мысль и делал какой-то безразличный, бесстрастный жест. Успех задуманного
Сегодня случай ему благоприятствовал. — Ну, иттить надо, — желая приподняться, заторопился вдруг надзиратель. — А то, знаешь, як заметит начальство…
Он не успел уже досказать…
Крепкий, опрокинувший толчок в грудь, узлами канатов легли на горло, сжав его, холодные базулинские пальцы, и весь он, Базулин, придушившей тяжестью упал поверх…
— Не бойсь, братишка! — скороговоркой шептал он. — Не погублю… Ключа только надо… ключа. А закричишь — в грех введешь… слышь?
Парень почти не сопротивлялся.
Сидя верхом на нем, обхватив его горло одной рукой, Базулин другой оторвал кусок от своей рубахи и туго заткнул им полуоткрытый рот надзирателя.
Мгновенье что-то соображал. Потом, быстро связав руки надзирателя сдернутым с него уже поясом, отобрав ключ и винтовку, он поднял парня и отнес в находившуюся тут же, при бане, тюремную прачечную и — головой вниз — опустил связанного в глубокий пустой котел.
— Прощенья прошу, братишка. Надоть мне на земле еще побыть… пригожусь ей.
Крепко сжимая в руке винтовку и ключ, он бросился к выходу.
Выглянул — двор был пуст.
Пригнувшись, рассекая встречный ветер, побежал к воротам.
Ключ в руках у каждого — послушный раб: шмыгнул за ворота, в снега, в пургу почуявший волю смертник Степан Базулин…
6
Бред и огневица. Вместо тела — на больничной кровати сброс вялых, безжизненных костей. Лицо с уродливой лошадиной челюстью изъямлено землистыми дырами.
Палата тифозных, а рядом — за дверью — люди в оспенных гнойниках.
Вновь назначенный доктор осмотрел Иоську, приставил к груди трубку и сказал дежурной сестре:
— Сердце здоровое — продержится парень. Ого, как еще плясать будет!
— Плясать… — грустно усмехнулась сестра и тихо, так, чтобы слышал ее только доктор, она просила у него ответа своей простодушной, но острой и пытливой мысли: — Скажите, доктор — как же будет… Мы его лечим, а он другими осужден на смерть. Мы его вылечим, спасем от смерти, он вернется в тюрьму, а там его расстреляют!… Зачем же лечить ето… Зачем?
Доктор развел руками и растерянно, торопливо
— Мы, врачи… мы только врачи, голубушка… Для нас все одинаковы, все равны.
Вопрос сестры смутил его, ему не хотелось сейчас думать ни о чем, что могло бы, хотя бы на минуту, помешать его точной и уверенной работе врача, — и он досадливо нахмурился и неприязненно посмотрел на свою помощницу, когда она, уже в следующей палате, опять тихо, напоминающе сказала:
— А вот, доктор, еще один смертник — Огранович. Бывший провокатор. Ждет помилования…
— Ну, бросьте, голубушка; всех не пережалеть. Особенно таких вот. Нельзя же, в самом деле! Одно дело — угорь в теле, другое — гнездо гангренозное: не удалишь — пропадет и весь человек.
Но когда он кончил осмотр Ограновича, он уже другим тоном давал указания и сестре и сиделке:
— Не забудьте покрепче привязать его руки к телу: ведь зуд у него, — того и гляди, обезобразит свое лицо. Недосмотрим — всю жизнь будет проклинать нас… Правда?… — похлопал он по плечу прислушивавшегося больного.
На доктора смотрели с благодарностью и надеждой воспаленные, налитые кровью глаза смертника Ограновича, былого командира кавалерийского полка.
…В первой телеграмме было:
«Приговор осужденным воентрибом Н-ской кавдивизии Иосифу Кацу и Степану Базулину отменить. Арестованных препроводить для нового разбирательства в распоряжение Губтревтрибунала».
— Ищи теперь того Базулина!… — длинно выругался широкоусый комендант. — На регистрацию! — бросил он телеграфный бланк на соседний стол.
Затем он прочел вслух вторую телеграмму: «Ходатайство осужденного к расстрелу Генриха Ограновича отклонено. Приговор привести в исполнение».
— А у его теперь на лице вовсе воспа! — отозвался кто-то из караульных. — Болен Огранович и, вообще, на двор выходить не может Какой такой закон имеется — а, братцы?…
Комендант свертывал волосатыми пальцами папироску. Он положил ее перед собой, придвинул выпиленный снарядный осколок-чернильницу и взял со стола вставочку.
— Про закон спрашиваешь? — покосился он в сторону караульного. — Вот тебе закон, глянь…
Усы — рыжими рогалями, такими же рогалями нескладные буквы в углу телеграфного бланка:
«Давно сукиного сына изничтожить следовало. Но приговор привести опосля полного выздоровления, бо не стрелять же его на подушках и при термометрах даже».
«При термометрах даже» дописывал — за недостатком места — на обороте.
Закурил приготовленную папироску и начальственно, горделиво посмотрел на окружающих.
…Не знал Иоська о телеграмме.
На четырнадцатые сутки открыл он вяло глаза и тотчас же сожмурил их от непривычного молочного света.