Смешанный brак
Шрифт:
– У него с головой в порядке? Забыла, как его зовут…
– Курт. Я тоже удивлялся, если честно. Может, это задание редакции? Он работает в «Городской газете», а это издание серьезное, оно иногда пишет о проблемах вашей страны…
– Если это задание редакции, то с головой не в порядке у редактора. Послали бы уж сразу в Афганистан! Или в Руанду какую-нибудь, где людей мочат миллионами!
– Мочат?! Я не понимаю…
– Это значит убивают. Ermorden, если по-вашему.
– А-а… Но у вас ведь не убивают миллионами,
– До этого, слава богу, еще не дошло. Но пропадают у нас тысячами. Люди просто выходят из дому, причем не в леса Белоруссии, а за хлебушком. И не возвращаются!
Вальтер бледнеет – значит, испугался тевтон. А Вера вдруг ловит себя на том, что ей приятно пугать Вальтера, даже задор появляется: мол, вот такое мы говно! Не нравится? Тогда не приезжайте сюда, и пешком не ходите, а то серенький волчок так ухватит за бочок, что мало не покажется!
Она пытается вспомнить разговоры с Францем, касавшиеся брата. Обычно Франц либо отшучивался, либо откровенно скучнел, когда Вера спрашивала насчет Курта. По словам Франца, брат был тихоня, домосед, и вообще «немецкий немец». «А ты кто такой?!» – удивлялась Вера. «Я? – Франц смеялся. – Я – европейский немец! Точнее, человек мира!» В то время у Веры был свой интерес, она тоже хотела познакомиться с кем-то оттуда(завидовала сестре!), но Курт не приезжал: ему больше нравилась размеренная немецкая жизнь.
«Значит, не очень-то нравится эта жизнь, если в Москву отправился… Дойдет ли?»
7. Несварение желудка
«Икарус», на котором пересекаю границу, доверху набит коробками, мешками и сумками. Сумки и коробки стоят в проходе, свешиваются с багажных полок, иногда с них падают. Трах! – обрушивается коробка, но на грязный пол ей не дают упасть ловкие женские руки.
Обладательница рук, круглая как шар женщина не спешит укладывать ее наверх. Оценивающе меня оглядев, человекошар произносит высоком голосом:
– Да вы ж совсем пустой, молодой человек!
– Что значит пустой?!
– Да без поклажи, только с рюкзачком. И в багажное ничего не укладывали, я это еще на посадке заметила.
– Не укладывал, – соглашаюсь. – но… Почему вас это волнует?
– Потому что обуви много купила. Видишь, даже на полку не влезает! Запиши несколько коробок в свою декларацию, а? Ты кто, поляк? Чувствую, говор у тебя не нашенский…
– Я из Германии.
– О, из самой Германии! А почему ничего не везешь? Из Германии можно столько всего… Ладно, запишешь, хорошо?
Кажется, моего согласия не требуется, за меня уже все решили, и я покорно делаю запись в бланке, выданном на посадке сумрачным долговязым сопровождающим. На его лице отражается вселенская тоска человека, постоянно пересекающего границу и не понимающего: где он? На других лицах тоски нет, зато видна озабоченность. О майн гот, как же нам провезти весь этот товар?! Эту обувь, эти куртки, брюки, носки, колготки, бюстгальеры, бикини, что там еще? Ага: мобильные телефоны, плееры, компьютеры, электронные навигаторы, автомобили… Нет, у перегонщиков автомобилей, я видел на границе, отдельная очередь и тоже тоска в глазах. Говорят, они несколько дней могут ожидать пересечения границы, в то время как мы, мелкие гешефтмахеры, тратим на это лишь несколько часов. Я говорю «мы», потому что не хочу отделять себя от других пассажиров автобуса (да мне, видно, никто и не позволит отделиться). Я тоже хочу сделаться человекошаром; или ее спутником, маленьким и худым – тот так же оперативно рассовывает коробки и мешки тем, у кого мало багажа.
От остальных пассажиров меня отделяет пограничный контроль – слишком не соответствуют германский паспорт и армейская форма дешевой обуви, которую я прижимаю к груди. Удивление в глазах пограничников сменяется усмешкой, затем скукой. Понятно: они видели и не такое. Они вообще проводят осмотр без азарта; похоже, этот поток перевозчиков материальных ценностей сродни реке Неман, которую мы переезжаем по мосту: он течет, не переставая. Вот уже и река позади, дальше – белорусская таможня, перед которой встаем надолго.
Водитель глушит двигатель, тут же отключаются кондиционеры. Или кондиционеров вообще не было, и свежий воздух притекал из открытых окон? Как бы там ни было, больше он не притекает, в салоне делается душно, но выпускать нас не хотят.
– Недавно на польской стороне женщину задержали, – сообщает юркий, подсев ко мне. – Вместе с дочерью.
– Почему задержали? – вежливо интересуюсь. – Они не внесли в декларацию товары?
– Они не везли товаров. Женщина дочь везла, из Германии. Но их не выпустили. Германский папаша объявил их в розыск; а пшеки перед немцами сейчас на цырлах бегают, потому и задержали.
– Пшеки… на цырлах?!
– Поляки, говорю, выслуживаются перед вами. Ты ведь немец, да?
– Немец.
– Вот я и говорю: пшеки слабые, Евросоюз сильный, поэтому вам и стараются угодить. Задержали, арестовали, теперь в полиции держат.
Пережитое оживает вдруг в памяти, вспыхивает огоньком, который превращается в обжигающий протуберанец. Юркий продолжает говорить, но я его не слышу. Я слабею, бледнею, так что собеседник вскоре трясет меня за плечо.
– Эй, очнись! Дурно, что ли? Еще бы: такая духота! Не поверишь – каждый раз торчим на границе часа по два! А в прошлый раз все три часа промариновали, козлы…
«Козлы» в военной форме наконец появляются в дверях, идет очередной осмотр багажа, сопровождаемый руганью. Чьи-то вещи выкидывают из автобуса, вслед за ними высаживают владельца. Остальные льстиво заглядывают в глаза стражам, кто-то сует свернутые трубочкой купюры, моментально исчезающие в карманах.